Стивен Кинг - Оно

— Но-ормально, — ответил Билл и потушил спичку до того, как его лицо могло сказать им обратное.

— Как это случилось? — спросила Беверли, в темноте коснувшись его руки. — Билл, каким образом она могла…

— По-отому что я у-упомянул на-азвание города. О-она п-приехала за м-мной. Даже ко-огда я на-называл город, ч-что-то в-внутри т-требовало, ч-чтобы я за-аткнулся. Я не по-ослушался. — Он беспомощно покачал головой. — Но даже если о-она приехала в Де-е-ерри, я не по-онимаю, ка-ак она по-опала сю-юда. Если ее п-притащил сю-юда не Ге-е-енри, то-огда кто?

— Оно, — ответил Бен. — Мы знаем, Оно не всегда выглядит страшилищем. Оно могло прийти к ней и сказать, что ты в опасности. Притащить ее сюда, чтобы… нейтрализовать тебя, что ли. Лишить нас стержня. Потому что ты им был всегда, Большой Билл. Стержнем, на котором все держалось.

— Том? — задумчиво, почти удивленно произнесла Беверли.

— К-кто? — Билл зажег новую спичку.

Она посмотрела на него с отчаянной искренностью.

— Том. Мой муж. Он тоже знал. Во всяком случае, думаю, я сказала ему название города, точно так же, как ты сказал Одре. Я не знаю, запомнил он или нет. Тогда он сильно на меня злился.

— Господи, что у нас такое? Мыльная опера, в которой все рано или поздно появляются? — спросил Ричи.

— Не мыльная опера. — Билл говорил так, словно его мутило. — Шоу. Как цирк. Бев уехала из города и вышла замуж за Генри Бауэрса. И когда она ушла от него, он, само собой, приехал сюда. Совсем как настоящий Генри.

— Нет, я вышла замуж не за Генри, — возразила Бев. — Я вышла за своего отца.

— Если он бил тебя, какая разница? — спросил Эдди.

— По-одойдите ко м-мне, — попросил Билл. — Б-ближе.

Они подошли. Билл нащупал с одной стороны руку Ричи, с другой — здоровую руку Эдди. Скоро они образовали круг, как и в прошлый раз, когда их было больше. Кто-то обнял Эдди за плечи. Он хорошо помнил эти ощущения, теплые и успокаивающие.

Билл почувствовал ту же силу, какую помнил с прошлого раза, но в отчаянии понял, что многое действительно изменилось. Сила стала совсем слабенькой — она едва мерцала, как огонек свечи в спертом, лишенном кислорода воздухе. И темнота вроде бы сгустилась, победно надвинулась на них. И до него долетал запах Оно. «По этому тоннелю, — думал он, — не так уж и далеко, находится дверца с особым знаком. И что за этой дверцей? Это единственное, чего я не могу вспомнить. Я помню, как напряг пальцы. Потому что они очень уж сильно тряслись, и я помню, как открыл дверцу. Я даже помню поток хлынувшего из нее света, который казался живым, словно не свет это был, а флуоресцентные змеи. Я помню запах, как в обезьяннике большого зоопарка, а может, и хуже. А потом… ничего».

— К-кто-нибудь и-из ва-ас по-омнит, как в действительности вы-ыглядело Оно?

— Нет, — ответил Эдди.

— Я думаю… — начал Ричи, а потом Билл буквально увидел, как в темноте он покачал головой. — Нет.

— Нет, — сказала Беверли.

— Н-да. — Голос Бена. — Это единственное, чего я по-прежнему не могу вспомнить. Как выглядело Оно… или как мы победили Оно.

— Чудь, — ответила Беверли. — Так ты победил Оно. Только я не помню, что это значит.

— Держитесь за ме-еня, — сказал Билл, — а я буду держаться за вас.

— Билл, — голос Бена звучал очень уж спокойно, — что-то идет.

Билл прислушался. Услышал шаркающие шаги, приближающиеся к ним из темноты… и испугался.

— О-О-Одра? — позвал он… уже зная, что это не она.

Тот, кто шаркал ногами на каждом шагу, приближался.

Билл зажег спичку.

Первая неприятность приключилась в тот день поздней весны 1985 года за две минуты до восхода солнца. Чтобы должным образом оценить масштаб этой неприятности, следовало знать два факта, известные, разумеется, Майку Хэнлону (который в это время лежал без сознания в отдельной палате Городской больницы Дерри), и оба касались Баптистской церкви Благодати, которая стояла на углу Уитчем- и Джексон-стрит с 1897 года. Венчал церковь изящный белый шпиль, самый высокий из шпилей всех протестантских церквей Новой Англии. Все четыре стороны основания шпиля украшали циферблаты, сами часы изготовили в Швейцарии, откуда их и привезли в 1898 году. Единственные похожие на эти часы можно увидеть в ратуше Хейвен-Виллидж, городке, расположенном в сорока милях от Дерри.

Часы городу подарил Стивен Боуи, лесной барон, который жил на Западном Бродвее. Обошлись они ему в семнадцать тысяч долларов. Боуи мог позволить себе такие расходы. Набожный прихожанин и церковный староста в течение сорока лет (несколько из них он параллельно возглавлял «Легион белой благопристойности»), Боуи также славился своими благочестивыми проповедями в День матери, который он всегда уважительно называл Воскресенье матери.

Со дня установки до 31 мая 1985 года эти часы честно отбивали каждый час и каждые полчаса — за одним уважительным исключением. В тот день, когда взорвался Металлургический завод Китчнера, часы не пробили полдень. Жители города полагали, что преподобный Джоллин заглушил часы, чтобы таким образом показать, что церковь скорбит о погибших детях, и Джоллин никого в этом не разубеждал, хотя к часам не подходил. Они просто не пробили полдень.

Не пробили они и в пять утра 31 мая 1985 года.

В этот самый миг все старожилы Дерри открыли глаза и сели, потревоженные, как им казалось, безо всякой на то причины. Принимались лекарства, вставлялись челюсти, закуривались сигары и сигареты.

Старики заступали на вахту.

Был среди них и Норберт Кин, которому давно перевалило за девяносто. Он прошлепал к окну и посмотрел на темное небо. Вечерний прогноз обещал ясное солнышко, но кости говорили ему, что будет дождь, и сильный. Он почувствовал испуг, глубоко внутри; почувствовал угрозу, словно проникший в организм яд неумолимо прокладывал дорогу к сердцу. Почему-то подумал о том дне, когда банда Брэдли беззаботно приехала в Дерри, под прицелы семидесяти пяти пистолетов и винтовок. После такого в душе человека воцаряется покой, он испытывает чувство глубокого удовлетворения, потому что все… все сделано правильно. Кин не мог выразиться более точно, даже если говорил сам с собой. После такого у человека возникало ощущение, что он может жить вечно, и Норберт Кин, если на то пошло, прожил чуть ли не целую вечность. 24 июня ему исполнялось девяносто шесть лет, и он каждый день отшагивал три мили. Но в тот момент его охватил страх.

— Эти дети. — Он смотрел в окно, не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух. — При чем тут эти чертовы дети? Что они учудили на этот раз?

Девяностодевятилетний Эгберт Тарэгуд, который находился в «Серебряном долларе», когда Клод Эру настроил свой топор и сыграл на нем «Марш мертвецов» для четырех человек, проснулся в тот же самый миг, сел и издал хриплый крик, которого никто не услышал. Ему снился Клод, только Клод пришел по его душу, и топор опустился вниз, и после этого Тарэгуд увидел собственную кисть, дергающуюся и сжимающую пальцы на барной стойке.