Дия Гарина - Темна египетская ночь

– Салам, – поздоровался старик, усаживаясь на стоящую напротив лежанку. Похоже, стульев здесь не признавали в принципе.

– Привет, – прибег к помощи английского языка молодой нубиец.

– Здравствуйте, – на всякий случай вежливо ответил я. Ибо с теми, в чьих руках твоя жизнь учебник по выживанию рекомендует говорить исключительно вежливо.

– Мое имя – Хасан, – продолжил молодой и, кивнув на старика, добавил, – А это мой отец – Али Хагам. Большой человек нашей деревни.

Ага, стало быть, староста.

– Игорь Семенов, – поспешил представиться я в ответ. – Турист из России. Я очень благодарен вам за спасение. И буду благодарен еще больше, если вы сможете доставить меня в российское консульство в Каире. Или хотя бы сообщить им обо мне. Думаю, что сумею достойно вас отблагодарить.

Мысль посулить вознаграждение родилась спонтанно. И, похоже, я угадал верно. На мгновение лицо старика расслабилось, но потом вновь закаменело. Он усмехнулся сухим смешком и что-то резко ответил. Даже не зная языка, я понял, что в ничего хорошего от его ответа ждать не приходится.

– Отец говорит, твое лечение очень дорого обошлось деревне, – перевел молодой нубиец. – Пришлось даже звать Шахр Бану из оазиса Харга. Она – очень хороший табиб и мы очень хорошо ей заплатили. Очень.

– Я верну все, что вы потратили, – без всякой надежды пробормотал я. Козе понятно, что деньгами здесь не отделаешься. У старика на меня однозначно другие виды.

– Отец не верит тебе, – продолжал тем временем Хасан, подтверждая мои невеселые предположения, – Говорит, ты обманешь, а деревня разорена. Ты должен будешь эти деньги отработать. Мужчин в деревне мало – на заработках все. Многие дома почти развалились. А тебя еще кормить, пока не поправишься. Тоже надо отработать.

– Сколько? – вырвалось у меня.

Старик задумался и показал растопыренную пятерню.

– Мало, – улыбнулся Хасан. – Всего пять месяцев. Мы не… – он задумался, подыскивая английское слово, – Мы не рабовладельцы. Мы честно все подсчитали. Отработаешь – отвезем на станцию и посадим в поезд до Каира.

– А если я сбегу?

Оба нубийца весело рассмеялись.

– Куда сбежишь? В пустыню? Тут не город – дорог нет. Светофоров нет. Погибнешь зря. А здесь вода есть, еда есть – Саида приготовит. Жить в этой комнате будешь. В доме отца!

По тону, каким он это произнес, стало ясно, что честь мне оказывается немалая. Но меня не слишком интересовали подробности, которыми продолжал засыпать меня Хасан. Я все равно сбегу – не удержите. У меня в рукаве туз козырный припрятан. Точнее не козырный, а ветреный. Уж если я с его помощью из лабиринта выбрался, то и пустыню как-нибудь одолею. Даже пешком. Только бы на ноги встать. Только бы встать…

Я даже не заметил, как снова провалился в сон. Видимо, меня здесь чем-то снотворным опаивают. Нет, я, конечно, ничего против не имею: сон – лучшее лекарство. Но засыпать посреди важного разговора… Никуда не годится!

На следующий день я попытался воспротивиться и отказался принимать принесенную молодой нубийкой микстуру. Саида (так назвал ее сын старосты) – жестами попыталась мне объяснить, что это для моей же пользы. И настойчиво поднесла к моим губам щербатую чашку. Я сдался. Ну, не могу я женщине отказать, тем более такой красивой. И несчастной. Не знаю виной ли всему мои ненормальные способности, но как только она заходила в комнату, ветер за окнами начинал петь протяжные грустные песни и с жалостью поглаживать ее укрытую платком голову. Только при появлении пятилетнего мальчишки, не смевшего переступить порог комнаты и любопытно таращившего на меня круглые глазенки, на лице Саиды вспыхивала памятная мне белозубая улыбка.

Из разглагольствований Хасана я понял, что она доводилась старосте родной дочерью и недавно осталась без мужа. То ли он погиб, то ли умер, не знаю. Знаю только, что я до ушей улыбался, едва она волнующей походкой входила в мое обиталище. Лучшей медсестры я не мог и пожелать. Одно ее присутствие заменяло любые болеутоляющие и антибиотики. А когда она подходила ко мне с глиняным горшком, заменявшим больничную «утку», я чувствовал, как пунцовая краска заливает не только лицо, но и бритую макушку. Промучившись так еще три дня, я не выдержал и попытался самостоятельно подняться со своего ложа. Умелые руки Шахр Бану вправили все вышибленные позвонки, но ноги пока слушались меня не лучше вступившего в переходный возраст подростка. То есть через два раза на третий. И попросту подломились, стоило только сделать первый шаг. Привлеченная моим ругательством Саида стремительно вбежала в комнату и молча (эх, Ольге бы такое золотое качество!) помогла мне взгромоздиться на лежанку. Но я все же настоял на своем и, тяжело опираясь на ее плечо, сумел-таки выйти на улицу. Правда, только вечером.

Солнце уже кануло в песчаное море со вздыбленными вокруг деревни волнами барханов. Сиреневые сумерки вот-вот должны были смениться непроглядной чернотой. Но пока все было прекрасно видно. И деревенский колодец – круглую мутную лужу два метра в диаметре, обложенную камнями. И разлегшихся неподалеку задумчивых верблюдов. И несколько домишек, как тот, возле которого мы с Саидой стояли, покачиваясь из стороны в сторону. А еще я увидел десяток хмурых мужиков, выехавших на верблюдах из-за ближайшего бархана. По тому, с какой быстротой женщины, возившиеся возле домов, скрылись в своих жилищах, не сложно было догадаться, что вряд ли это вернувшиеся с заработков мужья.

Из-за наших спин показался Али Хагам. Он степенно прошел немного вперед и радушно поздоровался с первым из вновь прибывших – средних лет мужчиной в черной рубахе и белом тюрбане. Тот так же вежливо ответил на приветствие и, скользнув внимательным взглядом по Саиде, уставился на меня. Опомнившийся староста сквозь зубы зашипел на дочь и она, спотыкаясь на каждом шагу, потащила меня обратно в дом.

На утро от гостей не осталось и следа. С ними уехал Хасан, несмотря на отцовское недовольство – старый Али Хагам ходил чернее тучи, если это вообще возможно для нубийца – быть чернее. А вскоре выяснилось, что послезавтра уедет и Саида. На три дня. В оазис Харга. Повидаться с родителями мужа и показать им подросшего внука. Все это она поведала мне с помощью жестов и нескольких исковерканных до неузнаваемости английских слов во время наших прогулок по ближайшим окрестностям. При этом я удобно висел у нее на плече и вздрагивал каждый раз, когда неосторожное движение тревожило висящую на перевязи руку. Но ноги уже переставлял самостоятельно. Все-таки хороший табиб эта Шахр Бану. Всего-то восемь дней прошло, а я прекрасно себя чувствую.

Но на следующий день мое бодрое настроение улетучилось, как дым пионерского костра. Провожая взглядом медленно удаляющегося верблюда, на котором восседала Саида с сыном, я на все корки ругал себя. А виной всему мое отзывчивое сердце и широкая славянская душа…Это надо же! Вместо того, чтобы думать о жене, которая неизвестно где, неизвестно с кем и неизвестно чем занимается, я уже на свою почти тюремщицу засмотрелся! Да так, что в глазах темно стало. А когда темнота рассеялась, я понял, что означал этот неизвестно откуда взявшийся в пустыне ледяной ветер, продувающий меня насквозь. С ними что-то случится. И я не сумею этому помешать, потому что сонный верблюд все-таки перевалил за бархан, оставляя меня наедине с предчувствием и Али Хагамом, тоже вышедшим проводить дочь.