Лилит Мазикина - Луна, луна, скройся!

— Надзейка! Ничего себе встреча!

Она хохочет, крепко обхватывает меня жилистыми руками.

— Ты здесь что, осталась, да?

— Ага. Вросла! Как ты? Шесть лет не видались. Пошла в артистки, как хотела?

— Ну, вроде того. Танцую. Сейчас вот побродить решила.

— А мать, брат как?

— Ну так… нормально. А вот этот парень, кстати, мой кузен Кристо.

— Красава! На гитаре тренькает?

Я вопросительно взглядываю на Кристо. Тот хмуро кивает. Тут же находятся и гитара, и бутылки со сливовицей и ракией. Всё это ходит по кругу; мы пьём и поём по очереди хорватские, сербские, цыганские и галицийские песни. Быстро начинаем хохотать неизвестно чему. Один из парней, Винко, приглашает меня на танец, и я отплясываю с ним что-то безумное, придуманное на ходу. Сразу же находятся и другие желающие, и я прыгаю и кружусь, долго-долго, пока по танцу не достаётся каждому. Наконец, Надзейка отрывает меня от очередного кавалера и подводит к костру. Ноги гудят, и голова от сливовицы идёт кругом. Кристо уже заснул, прямо на земле.

— Тоже спать хочу, — жалуюсь я.

— Ложись. Я тебе голову на коленках подержу, — предлагает Надзейка. По лицу её скользят красные блики. Я ложусь и сразу засыпаю.

Будит меня Кристо. Лицо — пасмурней некуда. У меня, наверное, тоже. Похмелье.

С трудом усаживаясь, я оглядываюсь:

— А где все? И где… кострище? Ты меня что, унёс оттуда?

— Ниоткуда я тебя не унёс.

— Тогда где все, всё?

— Нет. И не было.

— Как? В смысле?

— Никого не было.

Он даёт мне открытую бутылочку колы, извлечённую из торбы, которой я обзавелась ещё в Новом Саде. Я болезненно глотаю: каждое движение губ, языка, горла отдаётся в голове.

— Ничего не понимаю.

— Эта Надзейка, она кто?

— Одноклассница бывшая. На турецкую войну когда-то сбежала.

— Повезло тебе, что она здесь… была.

— Почему?

— А потому, что с мертвецами танцевать — опасно для жизни.

— С какими… что…

— Подожди, приди в себя. Покажу что-то.

Я сижу, чувствуя, как наливаются силой жилы. Наконец, встаю. Кристо молча берёт меня за руку и подводит к небольшой ямке в дёрне. Там что-то светлеет; приглядевшись, я понимаю, что это — верхушка человеческого черепа.

— Тут блестел такой значок. С берета. Я его стал доставать, и нащупал… и раскопал. Вот так.

Сразу тысяча две цыганские сказки всплывают в моей голове. У всех у них — страшный конец.

— Ты того… ты здесь не… ну, нужду не справлял? — слабым голосом интересуюсь я.

— Не успел.

— Слава Богу. Пойдём отсюда.

— Угу.

Кристо подхватывает торбу и берёт меня под руку. Сначала я хочу вырваться, но тут же понимаю, что у меня страшно болят колени и лодыжки. Без помощи я не могу идти.

Мы возвращаемся к обочине дороги и бредём вперёд, к Вуковару.

Мы ходим по городу, разыскивая церковь. Югославские дома кажутся мне очень красивыми — и тем болезненнее видеть их лица изуродованными пулями, огромным количеством пуль. Даже череп в разрытой земле не даёт такого ощущения близкой, недавней войны. Чуть не на каждом доме — таблички.

ЗДЕСЬ БЫЛИ НАЙДЕНЫ МЁРТВЫМИ

6 ЧЕЛОВЕК, ИЗ НИХ ОПОЗНАНЫ

Антун Биливук (1975 — 1995)

Яков Раячич (1971 — 1995)

Зоран Еркович (1972 — 1995)

Гостимил Ружек (1978 — 1995)

Это даты — и жертвы — только турецкой войны. А ведь была ещё гражданская. Я зябко повожу плечами.

— Какой смысл в таких табличках? Лучше бы эти деньги потратили на ремонт.

Кристо не отзывается.

В храме мы вписываем на листочек «за упокой души рабов Божьих», долго и тщательно вспоминая, имена своих ночных знакомых. Завершаем список Надзеей. Я опускаю в ящик для пожертвований несколько банкнот.

— Поесть бы, — говорю я. Мы снова бродим по улицам, пытаясь отыскать кофейню или ресторанчик. Обычно в городах бывшей Венской Империи они стоят чуть не на каждом перекрёстке, но тут нам пришлось обрыскать чуть не половину города. Наконец, мы находим заведение под вывеской «Герцог Константин».

— Как-то здесь немного странно, — бормочет Кристо, усаживаясь за столик. Не могу с ним не согласиться: почти все столики заняты мужчинами очень сурового вида. Все, как один, яростно курят, отчего воздух в заведении густой, серый и, откровенно говоря, вонючий. Ни одной женщины или парочки, ни одного подростка.

— Плевать. Я хочу есть.

К нам подходит официант, такой же суровый, как и посетители.

— Изволите?

— А меню у вас есть?

— Нема.

— А что у вас есть из еды? Гуляш, паприкаш, фасоль… яичница?

— Само штрудле и пите [15] само штрудле и пите (хорв.) — только штрудли и питы .

— Тогда мне кофе с сахаром и сливками… Большую чашку, — я показываю руками. — И четыре штрудля.

— И мне, — прибавляет Кристо.

— Двие каве, осам штрудла [16] двие каве, осам штрудла (хорв.) — два кофе, восемь штрудлей , - повторяет официант и удаляется.

Мужчины за столиками свирепо таращатся на нас.

— Может, тут заседание тайного террористического клуба? — предполагаю я.

— Лучше террористический, чем гомосечный, — Кристо поёживается. — А то я слыхал о таких местах…

Один из мужчин поднимается и подходит к нам. Нависает надо мной своими двумя метрами — не мужик, а каланча какая-то. Спрашивает:

— Цигани?

— Да, а что?

— Ништо, ништо. Па не говорите хрватски? [17] Ништо, ништо. Па не говорите хрватски? (хорв.) — Ничего, ничего. Не говорите по хорватски, да?

— Нет. Мы из Ясапати приехали. Из Венгрии.

Он немного думает:

— Ово йе где погроме су били? [18] Ово йе где погроме су били? (хорв.) — Это там, где погром был?

— Да.

— Засигурно ленчуге сте, можда илопове… [19] Засигурно ленчуге сте, можда и лопове… (хорв.) — Лодырничаете небось, а то и воруете…

— Мы танцоры.

— Ма добро, добро. Учите хрватски, дечки. [20] Ма добро, добро. Учите хрватски, дечки (хорв.) — Ну хорошо, хорошо. Учите хорватский, ребятки.

Он возвращается на своё место, и все сразу начинают шептаться.

— Ёж ежович, а не национал-экстремисты ли здесь заседают? Гомосечный клуб был бы получше…

— Может быть, пойдём?

— Подожди. Во-первых, я голодна. Во-вторых, морды нам пока не бьют, а значит, паниковать немного рано.

— А когда начнут бить, будет поздно.

— Если ты действительно так хочешь, можешь идти.

— А ты?

— А я, сожри тебя многорогий, хочу получить нормальный, человеческий завтрак!

Наконец, появляется официант со свежими — ещё горячими! — яблочными штрудельками и кофе.

— Милейший, разрешите спросить, — обращаюсь я. — А нам здесь не опасно оставаться? Может, нам лучше это всё с собой на вынос взять?

— Зашто? — удивляется официант.

— Я в том смысле, что эти мужественные… э… мужчины, они нас бить не будут?