Стивен Кинг - Ученик дьявола

— Мы с мамой считаем, что ты слишком много времени проводишь с мистером Денкером. Мало заглядываешь в учебники. Думаем, тебе следует ограничиться лишь выходными, труженик. По крайней мере до тех пор, пока у тебя не наладятся дела с учебой.

Тодд посмотрел на отца, и на секунду Баудену показалось, что глаза сына побелели от гнева. Его собственные глаза округлились, а пальцы сильнее сжали желтоватый листок табеля… но спустя мгновение перед ним снова сидел прежний Тодд и глядел открыто и печально. Был ли это в самом деле гнев? Конечно, нет. Но теперь Бауден чувствовал себя не очень уверенно и не знал, как продолжить. Тодд не был рассержен, да и отец не хотел выводить его из себя. Они с сыном — друзья, и всегда были друзьями, и Дик хотел, чтобы так все и оставалось. У них не было секретов друг от друга (кроме, правда, того, что Дик иногда изменял жене со своей секретаршей, но о таких вещах обычно не говорят тринадцатилетнему сыну, ведь так?… и притом, это абсолютно никак не влияло на его жизнь дома, на семейную жизнь).

Это нормально, так должно быть в невероятном, непостижимом мире, где убийцы остаются безнаказанными, школьники вгоняют под кожу героин, а младшие школьники — ровесники Тодда, — лечатся от венерических болезней.

— Папа, не надо, не делай этого. Не нужно наказывать мистера Денкера за то, в чем виноват я. Он ведь пропадет без меня. Я подтянусь, правда. Эта алгебра… Мне только сначала было сложно. Но я пошел к Бену Тременсу, и после того, как мы с ним позанимались несколько дней, начал ее понимать. Я просто, ну не знаю, подавился ею вначале.

— Я все-таки думаю, ты слишком много времени проводишь с мистером Денкером, — сказал Бауден, но уже не так твердо. Ему было трудно отказывать сыну, не хотелось огорчать его, да и то, что он сказал о наказании старика, в конце концов имело смысл. Старик так ждал его прихода.

— Этот мистер Сторман — учитель алгебры, очень строгий, — пожаловался Тодд. — Многие ребята получили тройки, а трое или четверо даже двойки.

Бауден задумчиво кивнул.

— Я не буду больше ходить к нему по средам. Пока не подтяну оценки, — сказал Тодд, читая по глазам отца. — И вместо того, чтобы заниматься чем-то еще в школе, буду каждый день оставаться после уроков и учиться. Обещаю.

— Тебе действительно нравится этот старик?

— Он правда классный, — искренне ответил Тодд.

— Понятно… Ну, ладно. Попробуем сделать по-твоему, труженик. Но я бы хотел, чтобы к январю были заметные улучшения в отметках, ты меня понял? Я думаю о твоем будущем. Ты, наверное, считаешь, что в средней школе еще рано об этом думать, но это не так. Вовсе не так. — Если мамина поговорка была «чтоб добро не пропадало», то отец любил говорить «вовсе не так».

— Я понимаю, папа, — печально сказал Тодд. Как мужчина мужчине.

— А теперь ступай и садись за учебники. — Отец поправил очки на носу и похлопал сына по плечу.

Лицо Тодда озарила широкая радостная улыбка.

— Прямо сейчас, папа!

Бауден проводил Тодда гордым взглядом. Один на миллион… Нет, не было гнева во взгляде сына. Это точно. Обида, может быть… но не то высокое эмоциональное напряжение, которое ему показалось вначале. Если бы Тодд был разъярен, он бы это понял. Он ведь читает своего сына, как книгу. Так было всегда.

С чувством исполненного родительского долга, Дик Бауден насвистывая, развернул чертежи и углубился в них.

Декабрь 1974 г.

Лицо человека, открывшего дверь в ответ на настойчивый звонок Тодда, было изможденным и пожелтевшим. Волосы, еще в июле пышные, стали редеть со лба и казались хрупкими и безжизненными. Фигура Дуссандера, и без того сухощавая, теперь стала совсем костлявой, хотя Тодд считал, что ему еще далеко до узников, попадавших к нему в лапы.

Левую руку Тодд держал за спиной, когда немец открыл дверь. Теперь он вытянул ее вперед и протянул Дуссандеру завернутый пакет. «Счастливого Рождества!» — прокричал он.

Дуссандер сжался при виде коробки, потом взял ее без удовольствия, осторожно, словно в ней могла быть взрывчатка. На улице уже почти неделю шел дождь, поэтому Тодд вез коробку под пальто. Коробка была завернута в веселенькую бумагу и перевязана лентой.

— Что это? — без энтузиазма спросил Дуссандер, когда они вошли в кухню.

— Откройте и посмотрите.

Тодд достал банку кока-колы из кармана куртки и поставил на клетчатую красно-белую клеенку на кухонном столе.

— Лучше задерните шторы, — сказал он таинственно.

— Да? Зачем?

— Ну, неизвестно, кто может подсмотреть, — сказал Тодд, улыбаясь. — Разве не так вы провели все эти годы, встречая людей, которые могли что-то подсмотреть до знакомства с вами?

Дуссандер опустил кухонные жалюзи. Потом налил себе в стакан виски. Снял ленты с коробки. Тодд завернул все так, как обычно мальчишки упаковывают рождественские подарки — мальчишки, у которых всегда много других дел: футбол, хоккей, фильм «Призрак в пятницу ночью», который смотрят на пару с другом, завернувшись в одеяло, забившись от страха в уголок дивана и хихикая. Много острых углов, неровные сгибы и масса липкой ленты. Это говорит о таком, скорее женском, качестве, как нетерпеливость.

И все равно, вопреки своей воле, Дуссандер был слегка растроган. Позже, когда ужас слегка схлынул, он подумал: «А ведь я должен был предугадать».

В пакете была форменная одежда СС и сапоги к ней.

Он тупо перевел взгляд с содержимого коробки на этикетку: «Питер Кволити Костюм Клозерс — на одном и том же месте с 1951!»

— Нет, — сказал он тихо. — Этого я не надену. На этом все и закончится, мальчик. Только через мой труп.

— Вспомните, что стало с Эйхманном, — серьезно сказал Тодд. — Он был просто пожилой человек, вне политики. Разве не так вы говорили? Кроме того, я копил деньги всю осень. Она стоит больше восьмидесяти баксов вместе с сапогами. И в 1944 вы же носили ее без возражений.

— Маленький ублюдок! — Дуссандер занес кулак над головой Тодда. Тот даже не уклонился. Он стоял твердо, с сияющими глазами.

— Ну, — сказал он тихо. — Ударьте меня. Вы уже раз меня тронули.

Дуссандер опустил руку. Его губы дрожали.

— Ты — исчадие ада, — пробормотал старик.

— Надевайте, — предложил Тодд тоном приказа.

Руки Дуссандера потянулись к поясу халата, но помедлили. Глаза, покорные и умоляющие, смотрели в глаза Тодда.

— Пожалуйста, — сказал он, — я старый человек. Не надо больше.

Тодд медленно, но убедительно покачал головой. Глаза все еще сияли. Ему нравилось, когда Дуссандер просил. Просил так, как когда-то, наверное, просили и его самого. Узники в Патине.

Дуссандер сбросил халат на пол и стоял голый, если не считать шлепанцев и трусов. У него была впалая грудь и слегка отвислый живот. Руки были дряблые, как у старика. Но форма, думал Тодд, должна все изменить.