Станислав Буркин - Русалка и зеленая ночь

В эти смутные дни все они словно вышли из заколдованного круга, но на место страсти пришли смятение и чувство вины. Машенька не могла поверить, что в тот день это была действительно она. Доктор, протрезвев, отмахнулся от мысли, что Русалочка и Любушка – одно лицо, и вновь стал добр и вежлив с друзьями. А Даниил погрузился в состояние, пограничное между нирваной и жесткой депрессией. Он потерял счет времени, забывал есть, но каждодневно писал стихи.

Нежданно-негаданно чары Русалки испарились. Точнее, превратились из мятущейся деятельной страсти в горячку любовной тоски. Наверное, благодаря своему редкому характеру, а может, просто от бессилия, но на Машеньку он зла не только не держал, но и проникся к ней в эти дни какой-то особенной нежностью. Ведь они оба были отравлены одним и тем же ядом – ядом любви, он – к Русалке, Машенька – к нему… Бывало, ночь напролет он писал стихи, а утром выбирал самую красивую строчку и выводил ее фломастером на стекле туалетного зеркала – Машеньке в подарок. Например: «Любовь без меры призывает бездны зла…» Или: «Нет, для прощенья мне не нужно возмещенья…»

Дверь в чулан была забита Ванечкой огромными гвоздями, и по негласному соглашению все делали вид, что этого помещения в квартире не существует вовсе. Под таким же стихийным запретом было все, что касалось слова «голова», и фраза «что-то у меня болит конец шеи» воспринималась ими без тени комизма. Табуирована была также идея того, что юноша и девушка, находясь вместе в постели, могут не только спать, и это делало нередкие теперь совместные ночлеги Дани и Маши абсолютно непорочными.

Медленно, но неотвратимо подкрадывался срок новой космической вахты.

Однажды Даниил, как всегда обессиленный, вернулся из своего очередного бесцельного шатания по столице и застал Машеньку и Ванечку одетыми по парадному в неожиданно радостном расположении духа.

– Ну, здравствуй, здравствуй, друг мой ненаглядный, – ни с того, ни с сего облапил и облобызал его Антисемецкий. – А загляника-ты В ЧУЛАН.

– Куда?! – не веря в такое бесстыдство, воскликнул Данечка, чувствуя себя так, словно его ударили под дых в тот миг, когда он с закрытыми глазами нежился под душем.

– В ЧУЛАН! – ничуть не смутившись, повторил Ванечка, продолжая со смаком разрушать условности: – Я ГОЛОВУ нашел.

Еще не веря услышанному, Даня бросил как бы случайный взгляд на дверь и зафиксировал отсутствие гвоздей. На их месте зияли лишь глубокие уродливые дыры.

– Ванечка в милиции был, там со сторожем познакомился, – затараторила Машенька с такой интонацией, как будто рассказывала на свадьбе подробности счастливого знакомства жениха и невесты. – А тот человеком оказался добрейшим и Ванечке голову-то и продал…

Издав нечленораздельный рык, Даниил одним прыжком преодолел расстояние от порога до двери кладовки и ворвался в нее. Там, блистая всей своею немыслимой неземной красотой, сидела Русалочка. Лицо ее было густо покрыто кремом и пудрой, но это лишь придало ей выражение светскости, ничуть не лишая шарма. Шея же ее была повязана легким газовым платком.

Даня шагнул вперед и протянул дрожащую руку. Еще шаг, еще, и вот он уже касается пальцами прекрасной холодной щеки…

– Осторож… – успела сказать Машенька, но было поздно. Голова качнулась и упала на пол.

Привычным уже жестом Даня снял, положил в нагрудный карман очки и потерял сознание, рухнув точно так же, как в прошлый раз.

– Я же говорила, пришить сперва надо, – буднично укорила Ванечку Маша.

– Так не успели бы, – виновато вздохнул тот. – Ладно, ты последи пока за ним, а я мигом… Есть у меня тут один сапожник…

На космодром они явились значительно повеселевшие. Убедившись, что держать возлюбленную на Земле даже опаснее, чем в космосе, Даня возвращался на орбиту охотно, решив не думать больше о будущем и жить только сегодняшним днем. В конце концов, его счастье было теперь всегда с ним – в огромном футляре от контрабаса. На станции «Русь» футляр этот он прочно закрепил в углу своей каморки и позволял себе открыть его лишь после смены, тщательно заперев дверь и наглухо задраив иллюминатор, чтобы никто не мог заглянуть к нему даже из космоса.

В результате он вообще перестал общаться с кем бы то ни было вне работы. В жизни его были теперь только две вещи: работа и созерцание возлюбленной. Созерцание это настолько вдохновляло его, что и трудился он теперь с каким-то особым старанием, если не сказать, остервенением. Каждый раз с таким механическим усердием цеплял оператор Сакулин контейнеры и запихивал их в утилизационную шахту, что бригадир его просто не узнавал. Будто бы в кабине сидел совсем другой крановщик.

… Их отношения с Блюмкиным вышли на некий новый уровень.

– Алло, док?

– Даня?! Даня, это ты? Здравствуй, дорогой! Как ты там? Ничего?

– Да, ничего. Так сказать, вашими молитвами и заступничеством благоверного Александра Македонского.

– Македонского? – вырвалось у Блюмкин.

– Ну, да. Док, ты знаешь, мы тут сегодня нашли целую коллекцию альбомов Фрэнка Синатры, я ее для тебя приберег.

– С ума сойти! Какой ублюдок мог выбросить их в открытый космос?

– Не знаю. Может, кто-то хотел, чтобы их прослушали инопланетяне или люди будущего…

– Даня… Я хочу попросить тебя…

– Начинается…

– Разве это так трудно… Просто сфотографировать…

– Док, мне не жалко, честное слово! Но это небезопасно…

– Да. Точно, точно… Прости. Ты уж береги ее, дорогой мой.

– Не сомневайся, док, не сомневайся… Хочешь я тебе пришлю фотографию футляра?

– Пришли, Данечка, пришли.

– Доброе утро! Хотя какое, к чертям, в космосе утро? И тем не менее, доброе утро всем, кто проснулся сегодня на орбите Земли! В эфире радиопрограмма «Семь орбит» на волне станции «Русь». Вас приветствует ее бессменный ведущий Ипполит Петров. Екатеринбургское время семь часов и одна минута, за иллюминатором, как всегда, космический нуль…

Так прозаично начался этот удивительный день. В будни радио на станции, как и свет, врубалось автоматически. На слове «нуль» Даня резко перевернулся и рефлекторно и спрятал голову под одеяло. Чем спас себя от влажной струи распыленной воды, которой, как цветочный опрыскиватель, попытался окатить его высунувшийся над ним гидробудильник. Потом, как мобильный телефон, завибрировала постель, а одеяло стало засасываться валиками для смены белья. Даня жадно ухватился за его край, но машина продолжала упорно тянуть его и медленно, но верно закатывать в стену. И тут, когда скрученная колесом костлявая спина Даниила обнажилась окончательно, с потолка вновь высунулся проворный опрыскиватель и, дважды пшикнув ледяной струей по хребту, поспешно скрылся.