Станислав Буркин - Русалка и зеленая ночь

Объяснив ситуацию вкратце, доктор тут же сконфузился, осознав, какой ерундой звучит сказанное им. Биндеман же украдкой глянул на Даню и Машу, надеясь, что они дадут какие-либо знаки, что, мол, доктор несколько не в себе. Но постольку те брели, глядя себе под ноги, и никак на сказанное не реагировали, он только пожал плечами и неискренне промычал:

– Вон оно, значит, как. Сначала царь, потом собака…

– Да-с, – сказал Блюмкин с вызовом, – именно так-с. Сперва царь, потом собака. Мы и сами, в общем-то, не понимаем, как это все получилось. Еще, знаете, эта подводная лодка во льдах и ваш корабль… – продолжал он нести пургу.

– Корабль, корабль, – качая головой, повторил Моисей Иванович, как бы теряя интерес чокнутому собеседнику.

– А как вы-то здесь оказались? – чувствуя, что тот не вполне ему верит, спросил доктор.

Биндеман пожал плечами и опустил глаза:

– Я просто спустился в берлинское метро и пошел в потоке людей. Потом раздался хлопок, свет отключили, и все с визгом ринулись по туннелю. Сначала бежали, потом пошли по темным переходам… И вот мы все идем, и кругом одни русские, и все давно уже устали идти. Но, похоже, мы все-таки куда-то подходим.

Доктор огляделся вокруг и обнаружил, что они вошли в какой-то ангар. Над их головами теперь свисали тарелки примитивных железных люстр, чуть покачивающихся на длинных, теряющихся в темном высоком своде шнурах. Шаркающие шаги стали отчетливее, а тихие голоса – гулче. Где-то в глубине этого холодного жестяного полумрака гудели механизмы, лаяли собаки и звучал неразборчивый женский голос, судя по тембру – из репродуктора.

– Да, действительно, – озадаченно согласился доктор, обернулся, но прохожего уже не нашел: на входе очередь слегка перемешалась. А люди выглядели уже не такими удрученными.

Однако впечатление, что путь в неизвестность подошел к концу, довольно скоро рассеялось. Чем дальше они шли, тем больше убеждались в том, что нет ему конца и края. Помещения, через которые они брели еще много часов, иной раз действительно напоминали туннели метро, иной раз – корабельные трюмы, а иногда – темные заводские склады. Тогда над ними нависали контейнеры, по которым расхаживали солдаты в длинных шинелях, с собаками и с фонарями в руках. Их лучи дерзко сновали по толпе, заставляя пойманных светом усталых людей щуриться или заслоняться рукой.

Это была очень странная и тяжелая ночь. Маша с Даней, кутаясь в одеяла и погрузившись в дремоту, зевали, как дети, и бездумно брели, положившись на Аркадия Эммануиловича. Доктор же, напротив, не расслаблялся и старался быть готовым ко всему, прежде всего – к внезапной панике, которая особенно страшна при таком скоплении народа.

Потом вышли под открытое небо на какую-то станцию и, как колонна военнопленных, быстро двинулись через коридор между солдатами и их лающими псами. Ярко били прожектора, гудели грузовые машины, высаживая отряды военных. Постукивая, прополз железнодорожный состав из бесконечных цистерн. Казалось, что вот-вот наступит рассвет. Доктор подумал, что, возможно, дальше их повезут поездом, а сейчас дадут отдохнуть в теплом чистом помещении вокзала, но вскоре разочаровался: станция больше походила на товарную, и ничего похожего на зал ожидания здесь не было.

Не задерживаясь тут, они вышли к бурлящей в зарослях голого ивняка реке. Казалось ее грязный пенистый поток не может замерзнуть в принципе – будто бы где-то неподалеку был водопад, который и разгонял его с такой неистовой силой. Деревянный мост был в несколько сотен метров длиной, и шумная холодная вода поднималась почти до самого настила, обдавая его сырой моросью.

Взошли на мост. Доктор шел с краю и выглядывал, наклоняясь за перила, из-за спины впередиидущего, в надежде рассмотреть, что их ждет на том берегу. Никто не разговаривал. За шумом реки пришлось бы кричать, а для этого все были слишком утомлены. Когда они уже почти перешли реку, доктор увидел, что на пустынном берегу снова маячат солдаты с собаками на поводках. Грозные силуэты конвоя чернели на фоне неба.

«Сколько же можно идти? – в изнеможении подумал доктор. – Всё, я сейчас поговорю с солдатами. В конце концов, они-то уж обязаны знать, что здесь, черт побери, творится».

– Простите, вы не подскажете, куда мы идем? – поинтересовался доктор у выхода с моста, шагнув из колонны к стоящему спиной конвоиру.

Солдат в плащ-палатке резко обернулся, и Аркадий Эммануилович, в ужасе отшатнувшись, шмыгнул обратно в толпу. «Ой, ой, простите, простите», – лепетал он при этом. Ему показалось, что у солдата чего-то сильно недостает. То ли глаз, то ли всего лица. Под прорезиненным широким капюшоном зияла темная, но осмысленная дыра, и разговаривать с этой дырой почему-то не хотелось. Теперь он в панике проталкивался вперед, до тех пор пока его не схватили за рукав.

– Что такое, что такое?.. – суетливо попытался вырваться пойманный логопед.

– Док, док, это я! – теребил его за рукав Даня.

– А, – пришел в себя Аркадий Эммануилович. – Это ты, Данечка. Боже, как ты меня напугал. Ты представляешь, я хотел спросить у солдата, куда мы движемся. А у него, а у него…

– Что у него? – встревожено спросил Даня.

Доктор подумал, что от его страшного рассказа никому лучше не станет, и ответил невразумительно:

– Ничего у него.

– Ничего?! – испугался Даня.

– Ничего, ничего, – успокаивающе подтвердил Блюмкин и, нахмурившись, побрел дальше.

Потом они прошли через крепостные врата белокаменного кремля и дальше теснились на узкой брусчатой дороге между двух белых стен с часовыми. Затем вошли под высокий навес, а из-под него вывалились на какую-то уже плотно запруженную народом площадь. Друзья двигались в создавшейся на выходе давке, сцепившись локтями. На самой площади стало свободней, и в полумраке ей не было видно ни конца, ни края. Где-то на горизонте маячил силуэт башни, и лучи прожекторов блуждали и скрещивались над ней. Толпа переминалась с ноги на ногу, и тихие голоса уставших людей сливались в монотонный гомон.

Вдруг над головами поплыл голос низких труб, словно несколько пароходов давали гудки к отплытию. Лучи прожекторного света засуетились и сошлись на вершине башни, обозначив там величавую, как изваяние, фигуру. На голове ее блистал драгоценный шлем, тело сверкало броней, на плечах картинно колыхалась на легком ветру пурпурная мантия. Черт лица издалека разобрать было невозможно, отчетливо были видны лишь два черных круга на нем: то ли пустые глазницы, то ли темные очки.

– Кто это такой? Шо це таке? – покатился шепот во мраке. – Видали? Ох, ты!..

– Может, это великий князь? Государя – того самого, а сам…

– Який великий князь? Чего вы провокацию распространяете?