Станислав Буркин - Русалка и зеленая ночь

– Простите, а вон там, это кто? – спросил Аркадий Эммануилович у бармена, нарочно повернувшись к компании спиной.

– Этот-то? – протирая стаканчик салфеткой, отозвался бармен шепотом и слегка улыбнулся. – Да как вам сказать… Я здесь еще с советских времен верчусь. Славное было время. – Довольно-таки буржуазный с виду бармен вздохнул. – Я тогда в Одессе буфетчиком в Отраде работал. Бывало, и киноактеры ко мне заглядывали с киностудии. Особенно помню Валентину Серову. В стране голод, а она вся в бриллиантах, кругом репортеры вьются, того и гляди, от фотовспышек ослепнешь. Эх, замечательная была женщина. Актриса! Жаль, что теперь не заглядывает…

– А что так? – спросил доктор.

Бармен с сожалением развел руками:

– Увы, она покончила с собой…

Доктор, соболезнуя его горю, покивал и осушил стаканчик грейпфрутового коктейля. Потом, поморщившись и помотав головой, вновь посмотрел в конец зала, где заинтересовавший его тип уже в одиночестве лежал лбом на столе. Бармен, не спрашивая, доктору повторил.

– Простите, но все же по поводу вон того… – продолжил, было, расспросы Блюмкин, но бармен уже обслуживал другого клиента. – Э… – бессильно добавил Аркадий Эммануилович и вновь уставился сквозь клубы табачного дыма на чем-то заинтриговавшего его пьяницу.

Доктор выпил еще, а затем, пошатываясь и хватаясь за плечи сидящих за столиками посетителей, побрел по проходу выяснять, чем же зацепил его этот гражданин в костюме. Подойдя, он схватил его за короткие потные волосы, поднял… И тут же в ужасе уронил. Голова мощно стукнулась лбом о стол и сказала:

– Ой.

– Но этого не может быть! – вскричал доктор. – Ванечка, это ты?

– Я, – ответила голова, не поднимаясь.

– Но как? Ты же скончался у меня на руках! – показывал свои ладони и растопыренные пальцы доктор. – На телестудии в Киеве мы подобрали тебя раненого. Но в машине ты умер!

– Уж чего Бог положил, того, как говорится, не переменить, – ответил Ванечка с полуоткрытыми глазами, икнул и весомо добавил: – Простите, доктор за откровенность, но что же тут удивительного? Ведь вы тоже, как вы выражаетесь, скончались. Вот мы с вами тут и встретились.

– И действительно, – согласился Аркадий Эммануилович, вдруг в полной мере осознав этот факт, и утер платком пот со лба. – Действительно. Так и есть.

– Ну, так дайте, Аркадий, как вас там по батюшке, я вас расцелую, – сказал Ванечка. Доктор рухнул в его объятья, и они с грохотом скатились под стол.

– Я сегодня случайно прочел ваши имена в некрологе, – рассказывал Антисемецкий, когда они уже выбирались из бара. – Сразу решил наведаться. Вот, даже костюмчик позаимствовал. Разволновался, конечно, а когда дошел до «Атлантиды», решил, перед тем как подниматься, для смелости пропустить грамм сто пятьдесят-двести. Тут подошли ко мне две интересные женщины… Две гражданочки подошли… Закурить попросили, то да сё… – сведя брови и потупившись, закончил свой рассказ Иван Петрович, вывернул карманы и оттуда выпала пачка папирос.

Случилось это в просторном лифте, как раз в тот момент, когда консьерж нажал на кнопку, и кабина с шестью пассажирами тронулась вверх. Ванечка стал нагибаться за папиросами, пукнул, и тесный ему пиджак лопнул посередине спины.

– Ой, – сказал мусорщик.

Лифт звякнул и остановился, двери разъехались, пассажиры повалили вон, а консьерж незаметно утер рукавом ливреи слезу.

– Так даже свободней будет, – стараясь не дышать носом, успокоил товарища доктор, имея в виду пиджак.

– Точно, – обрадовано согласился Ванечка и пукнул еще раз.

– Мерзавцы! – выскакивая из лифта, бросила им замыкающая старушка.

Для Дани с Машей появление Ванечки также явилось шоком. Первое время они боялись к нему прикоснуться и не верили, что это действительно он. Но когда Ванечка переоделся, воспринимать его стало значительно легче.

Как оказалось, работал он здесь, как и раньше мусорщиком. Плюс ко всему он разыскал тут нескольких пустолазов со станции «Русь», и с ними в основном и общался.

– Но, – говорил Ванечка, – тебе, Даня, лучше от них подальше держаться. Всё они никак забыть не могут, что ты контейнером станцию разнес. Тогда-то их в космос и выбросило. И сразу – сюда.

– И все-таки здорово, что мы снова вместе, – сказал Даня, обнимая товарища.

– Да, потосковали мы по тебе, – улыбнулся доктор. – Что там теплые моря и заграница, когда близкого друга рядом нет.

– Эх, – скромно потупился Ванечка. – Зато вы, вот, государя видели, – он мечтательно улыбнулся. – Мало того! За одним столом с ним сидели. А все-таки, как же так получилось? – и он сделал туманный жест рукой в районе горла.

– Не знаю, – пожал плечами доктор. – Кажется, что-то не то было с водкой.

– Паленая? – удивился Ванечка.

Доктор, пряча глаза, снова пожал плечами, а Даня заметил:

– Жалко все-таки, что мы с царем не попрощались.

– Да, как-то нехорошо получилось, – согласилась Маша.

– А-а, чего уж теперь-то… Что было, того уж точно не избежать, – заметил Ванечка и улыбнулся. – Давайте-ка споем лучше.

– Что петь будем? – спросил Даня.

– Может, нашу, космическую, про Гагарина?

– Давайте! Давайте! – захлопала в ладоши Машенька. – Доктор, миленький, вы ее знаете?

Доктор кивнул, взял со стены гитару, и они браво заголосили:

И было им так хорошо. Так, как давным-давно бывало только при жизни – на станции «Русь».

Однажды Аркадий Эммануилович повстречался все в том же гостиничном баре с некогда известным телеведущим Александром Гордоном. Они стали о чем-то спорить и как следует напились. На следующее утро Гордон постучался в дверь с корявой надписью «Бесплатный логопедический кабинет» и вручил доктору Блюмкину старую печатную машинку, советуя все вчера им сказанное немедленно записать.

Доктора подарок обрадовал, он раздобыл кипу чистых листов и теперь каждый вечер отстукивал на них свои мысли и мемуары. Забегая вперед, можно сказать, что результатом его трудов стала небольшая лирическая повесть с лаконичным названием «Любовь», произведшая впоследствии настоящий фурор в читающих кругах преисподней.

В то время как доктор вращался в литературных салонах, Маша с Даней места себе не находили. Наверное, потому, что были еще молоды, и, в отличие от доктора, безвременье их не устраивало. Не придавать значения их тоске Аркадий Эммануилович не мог. Сначала он пытался заражать их своей веселостью. Потом стал приглашать в гости выдающихся русских людей – Булгакова, Мейерхольда, Ахматову, Мандельштама, Высоцкого и Радзинского… Даже как-то попытался пригласить на ужин Пушкина, но у поэта разболелся живот, и он долго и высокопарно извинялся, кашляя в телефон и пеняя на старые раны. Расстроились все, кроме Ванечки: