Станислав Буркин - Русалка и зеленая ночь

– Выходит, не бред, – покачал головой доктор, – выходит не бред… Так что же было дальше? – обернулся он к Любе.

– Мы переписывались, и я всё уговаривала и уговаривала Анджея… Не только поехать во Львов пораньше, но и пойти со мной в космическое училище. Он соглашался, лишь бы быть рядом со мной, хотя на самом деле хотел рисовать… Но тогда я была слишком эгоистична, чтобы обращать на это внимания. Так вот, о моих играх с колдовством… Однажды я доигралась. Это было еще до поездки к старцу… Помнишь, – обернулась она к Отцу Анджею, ты звонил мне в тот вечер и мы договорились…

Аббат криво усмехнулся и утвердительно качнул головой.

…Люба сбросила рюкзачок, упала на кровать, стянула джинсы вместе с носками, босиком соскочила на пол, нацепила плейер-наушники и в одной футболке, благо в доме давно уже не водились мужчины, пошла на кухню, пить чай.

– Тут один парень звонил, – разделывая рыбу, обернулась к ней мать.

– Ага.

– Сказал, что из Кракова.

– Угу, – повторила девушка с отвлеченным взором.

Любопытная мать какое-то время молчала, шустро соскабливая чешую под струей воды.

– Кажется, он вчера тебе уже звонил?

– Ага.

– А почему он тебе звонит, а ты с ним не разговариваешь?

– Угу.

– Что «угу»?! – раздраженно спросила мать, бросив на дочь сердитый взгляд. Та сидела на табуретке, поставив пятку на ее край, а на коленку, на уровне лица, примостила кружку с чаем.

– Я спрашиваю, что значит «угу»? Ты должна ему сказать, чтобы он не звонил.

– Ага.

– Ты вообще меня слышишь? – шагнула мать к дочери. Та боковым зрением заметила это движение и быстро смахнула наушники.

– Что? – спросила она, невинно поморгав.

– Ты меня никогда не слушаешь! – мать выдержала паузу, затем сердито продолжала: – Тебе снова звонил парень. Тот, что звонит тебе по межгороду. Из Кракова.

– Ну и что в этом такого? Захотел, да и позвонил, – так и сяк меняя и фиксируя позы, словно перед фотокамерой, сказала девочка. После чего взяла бутерброд с повидлом, разинув белозубую пасть, запихала его туда почти целиком и принялась усиленно жевать, глядя на мать все также невинно-вопросительно. Потом хлебнула чай, сглотнула и сказала: – Мам, не будь такой странной.

Мать отвернулась, нервно схватила рыбину, взмахнула ножом и тут же порезалась.

– Ай! – вскрикнула она, с грохотом уронила нож в эмалированную раковину и, сунув палец в рот, принялась его посасывать, вскипающим взглядом уставившись на дочь. Мол, смотри, стерва, что ты натворила!

– Спокойствие, только спокойствие! – вскочила Люба и, показывая чистые ладони, попятилась к двери. – Вы находитесь в кругу любящих вас людей… Я – у себя.

Женщина проводила ее взглядом исподлобья, прекратила сосать палец и прошипела сквозь зубы:

– Ведьма…

Закрывшись в своей крохотной комнате, Люба упала на разложенный диван-кровать и схватила телефон.

– Что ж, послушаем, что ты нам скажешь, пан Анджей… – с ехидной интонацией сказала она, набирая длиннющий номер.

– Слухам? – раздалось из трубки.

– Пан Кóза?

– Так, так?

– Ты нарисовал мой портрет? – голосом заговорщицы спросила Люба и лукаво закусила губу.

– А! Здравствуй, – отозвался юноша с сильным акцентом. – Как живешь, рыбка?

– Нарисовал? – капризно переспросила она.

– Пока что нет. Но начал. Я звонил тебе сегодня.

– Знаю, – холодно сказала девчонка. – А для чего звонил, если не нарисовал?

– Хотел услышать голос, – после недолгого замешательства ответил юноша.

– Ха, ха, ха, – сказала она мрачно и передразнила: «Хотел услышать голос». Ладно, прощай, сумасшедший.

– Подожди! – воскликнул Анджей.

– Ну? Что еще? – вызывающе спросила Люба.

– Да нет, ничего. Просто я еще не… Как сказать по-русски… Не заговорился…

– «Не наговорился», – поправила девушка насмешливо. – Этак на тебя и денег не напасешься, звонок то международный. Ты лучше приезжай. Только без портрета – не смей!

– Я постараюсь, – отозвался Анджей. – Если смогу.

– Если бы любил, смог бы! – сказала она сердито. – Ты же знаешь, я хочу ехать с тобой во Львов! Пока! Слоньце.

– Э… – только собрался попрощаться юноша, но Люба уже бросила трубку, и по линии пошли гудки.

Набожная женщина Ольга Михайловна в бигудях и в домашнем халате крадучись двигалась по темному коридору к спальне своей дочери. В руке ее потрескивала восковая свечка, а губы беззвучно твердили «Богородице Дево».

Стоило ей заглянуть к Любе, как ее воспаленные глаза чуть было не выпали из орбит. Посреди комнаты на блюде горело призрачно-синее пламя. Сама девочка, растрепанная и бледная, в нижнем белье, стоя на коленях, держала в одной руке раскрытую толстую книгу, а другой колдовала над пламенем, вполголоса произнося заклинания.

«Господи, не остави мене!» – хотело вырваться у Ольги Михайловны, но она зажала себе рот рукой. Люба резко вскинула дикий взгляд на дверь и, оскалившись, усмехнулась. Мать уронила свечу, и та потухла. Схватившись за бигуди, Ольга Михайловна убежала к себе, заперлась на замок, окропила комнату святой водой, облилась ею сама и распласталась в молитве перед иконами, освещенными трепещущим огоньком лампадки. Потом она с головой залезла под одеяло и уснула.

Сновидение ее, вдохновленное последними впечатлениями, также было полно демонических страхов. Ее дочь с бесовским смехом летала вокруг дома на метле. Два священника, испуганно пригибаясь, палили по ведьме из черных наганов с ее же балкона, но никак не могли попасть.

«Да это же сам отец Аркадий! – узнала во сне женщина. – Наш батюшка из церкви Николы!»

Бах! Бах! Кх! Кх! Бах! – перебивали друг друга выстрелы двух попов.

– Левее бейте, отец Виктор, левее! – кричал молодому дьякону знакомый женщине батюшка.

– Ложи-ись! – завопил его напарник и, подпалив фитиль, метнул в ведьму бомбу.

Бах-бах!

Ведьме хоть бы хны, а вот соседского гаража – как не бывало…

– Зенитку надо, – со знанием дела высказался отец Виктор.

– Стреляйте, черт вас подери, из того, что есть!

– А смысл? У меня освященные пули закончились.

– Палите, как я, простыми!

– Ах ты, господи, горе-то какое! Простые не возьмут! – воскликнула Ольга Михайловна и проснулась от собственного голоса.

В тот миг, когда она покинула комнату Любы, та шепотом сказала ей вслед:

– Дура!

И тут же увидела, что оброненный матерью огарок тлеет. Девочка топнула по нему босой ногой. Она не думала, что обожжется, но расплавленный воск прилип к середине ступни, как раз там, где кожа такая нежная и чувствительная. Люба взвизгнула и с гримасой боли запрыгала на одной ноге. Сдерживая слезы, она бросила на кровать «сатанинский» фолиант «Энциклопедии для девочек» и принялась сдирать со ступни остывший воск.