Дороти Мэкардл - Тайна «Утеса»

Ингрем посмотрел на нее с лукавой улыбкой:

— Вот видите, в самом начале нашего эксперимента мы сталкиваемся с красноречивым примером самовнушения. Вы оба знакомы с портретом Мери Мередит, и вы одни сумели ясно разглядеть черты лица призрака и узнать в нем Мери. Мы же с мистером Хиллардом видели только нечто смутное. Поэтому будьте осторожны!

Макс покачал головой:

— Я не смог различить черты лица, но готов поклясться, что глаза были голубые. Того цвета, каким вспыхивает пламя, когда подбрасываешь в камин уголь.

— А вы не видели портрет? И не размышляли над внешностью Мери, над тем, какой она была? Ну тогда ваши показания можно считать свидетельством, — согласился Ингрем. — Как бы то ни было, давайте пока именовать этот призрак «ИКС».

— Значит, Кармел будет призрак «ИГРЕК»? — улыбнулась Памела.

Макс вмешался:

— Надо спрашивать по-другому: «А призрак „ИГРЕК“ — это Кармел?»

— Да, призрак, являющийся вам в вашей спальне, обозначим через «ИГРЕК», — согласился Ингрем. — Я так понял, что полностью лицо не материализовалось?

— С минуту я видела его совершенно ясно, — сказала Памела. — А потом оно расплылось, как будто у меня глаза затуманились. Я даже окликнула ее, позвала: «Кармел!» И лицо снова начало проявляться, но тут же снова расплылось.

— Вы внимательно разглядывали картину «Рассвет»?

— Да, очень.

— И она произвела на вас сильное впечатление?

— Чрезвычайное.

— Ну вот видите. — Ингрем улыбнулся, приглашая нас поддержать его. — Можем ли мы называть этот призрак иначе, чем «ИГРЕК»? Ведь не исключено, что это лицо — плод ваших раздумий.

— Очень может быть, — ответила Памела с несвойственной ей покорностью. — Однако, — настойчиво повторила она, — я уверена, что плачет «ИГРЕК».

— Что вы можете привести в качестве доказательства?

Вмешался я:

— Мы слышали плач в детской, в то время как Мери находилась на лестнице.

— Это ничего не доказывает, кроме того, что плачет не «ИКС».

— Может быть, плачет «ЛОЛА»? — предположил Макс.

— Плакать может любой, кто когда-то умер в этом доме, — продолжал Ингрем, явно наслаждаясь своей ролью, он одновременно был и судьей, и присяжными, и прокурором. — Я даже допускаю, что плачет вовсе не привидение. Может быть, в доме продолжают жить отзвуки страстей, кипевших в этих стенах, а может быть, какой-то дух все повторяет и повторяет последний акт своей трагедии или некое активное сознание настойчиво стремится к какой-то цели. Не исключено также, что действуют все эти факторы, вместе взятые.

— Туманно, — заметил Макс.

— Очень. Ничего не стоит сбиться с толку. Поэтому видите, как осторожно надо принимать решения. А теперь давайте подумаем, достаточно ли у нас причин считать, что наблюдаемые нами явления вообще связаны с семейством Мередит?

Нет, это было уж слишком, скептицизм Ингрема не имел предела.

— Господи Боже! — воскликнул я. — Более чем достаточно!

— А лицо Мери, лицо Кармел? — поддержала меня Памела.

— Не забывайте, вы видели портреты, в вас слишком сильно говорит элемент самовнушения.

— А сеанс? — напомнил я.

Ингрем испытующе поглядел на Памелу:

— Вы не обидитесь, если пока я не буду принимать в расчет сеанс?

— Родди! — скорбно улыбнулась Памела. — Нас тобой лишают доверия. Мы оба жулики!

— Нет, нет, — заторопился Ингрем. — Может быть, в конце концов мы согласимся с результатами сеанса. Но сначала мне хотелось бы убедиться, что мы опираемся на точные факты.

— Понимаю, — быстро согласилась с ним Памела. — Но, — не сдавалась она, — есть же доказательства, должны быть.

— Взять хотя бы то упадочное настроение, которое находит на всех в мастерской, — сказал Макс. — Вероятно, это — отзвуки горя, которое пережила Кармел из-за жестокости Мередита.

Ингрем кивнул:

— Да, это, я думаю, можно принять как доказательство — отчаяние Кармел, живущее в мастерской, перекликается с тем, что пережила Джудит — миссис Хиллард.

К счастью, он тактично удержался от ссылки на мой печальный опыт там же, хоть я и написал без утайки в дневнике о своих душевных муках в ту ночь.

— А свет в детской? — спросила Памела.

Ингрем покачал головой:

— Сами подумайте, сколько раз там зажигали свет с тех пор, как стоит «Утес»?

— А запах?

Наконец-то Ингрем кивнул в знак согласия:

— Да, это определенно связующее звено. У Стеллы есть духи с тем же запахом, для нее они сочетаются с воспоминаниями о матери, и нет оснований думать, что она ошибается. Это действительно ключ к отгадке. Если бы прошлой ночью мы услышали запах мимозы, я согласился бы, что мы видели Мери и что этот аромат — ее лейтмотив.

— При холоде запах мимозы никогда не ощущается, — сказал я.

— Вот это самое любопытное! — воскликнул Ингрем. — Хотя, мне кажется, я понимаю, в чем дело.

— Не забудьте еще и о коробке, — горячо вступила Памела. — Зачем Мери понадобилось направлять нас к коробке, принадлежавшей Кармел?

— Во-первых, — ответил он, — возможно — заметьте, я считаю это только одной из возможностей, — что Мери вполне сознательно хотела дать вам знать, что опасность грозит со стороны Кармел.

— Нам это и в голову не пришло, — удивилась Памела.

Ингрем добавил, как бы возражая сам себе:

— Да, это несколько притянуто за уши.

— А, по-моему, прекрасное объяснение, — сказал я. — Только как быть с пустым флаконом из-под духов?

— Он мог служить для Мери зацепкой. Ведь явление материализации, по-видимому, повинуется своим неуловимым, странным законам, — объяснил Ингрем. — Мы еще не в силах их постичь. Но можно себе представить, что, прежде чем направить вас по нужному пути, Мери необходимо было отыскать какую-то связь с вами и с Кармел. Этим звеном и стал флакон.

— Понятно, — с почтением протянула Памела, а Макс одобрительно кивал, слушая хитроумное объяснение, с таким видом, будто сам выдвинул эту теорию.

— Значит, вы все-таки признаете, что призраки связаны с семейством Мередит? — спросил я.

Ингрем решительно ответил:

— Да.

— И вы согласны предположить, что на лестнице мы видели Мери? — спросила Памела.

— Думаю, мы можем так считать, — подтвердил он.

— Ну спасибо! — несколько язвительно отозвалась Памела.

Ингрем рассмеялся:

— Уж такие мы, юристы, буквоеды! Чтобы продвинуться на милю, нам нужно обогнуть земной шар.

Макс, хмурясь, листал наш дневник.

— Вот что непонятно, — проговорил он. — Почему Мери Мередит, бывшая при жизни олицетворением безупречной доброты, распространяет вокруг себя такой зловещий холод?

— Вот именно, — поддержал его я. Макс точно сформулировал вопрос, в который всегда упирались наши с Памелой рассуждения, отчего мы и начинали как выражалась моя сестра, «выписывать восьмерки».