Ричард Гуинн - Цвет убегающей собаки

— Этот чувак — коллекционер из Японии. Расплатился наличными, — пояснил Игбар.

С усами головореза откуда-нибудь с Балкан, да еще одетый в джинсы на несколько размеров больше, чем нужно, и кроссовки без шнурков, он выглядел как пугало. На нем было надето столько, что температура тела поддерживалась примерно на уровне температуры в растопленном камине. На дворе август, а он напялил рубашку, пуловер, шерстяной жакет и потертый твидовый пиджак, с которого, где некогда были пришиты пуговицы, свисали какие-то нитки. Отсутствие шнурков, пуговиц и иных закрепляющих приспособлений свидетельствовало об отвращении Игбара ко всему закрытому, словно он страшился связывать предметы или держать их не у всех на виду. Как обычно, ширинка у него была расстегнута — или, как он предпочитал говорить, молния сломалась, — держалась она на одной-единственной маленькой булавке.

Картину, которую он продал, я знал — большой холст с изображением пустого плетеного стула под разноцветным пляжным зонтом. Голубое море, безоблачное сиреневое небо. Через всю картину красной краской начертаны названия любимых баров Игбара, разбросанных по всему свету, от Чернаваки до Сингапура. Тут же отмечено точное местоположение всех этих питейных заведений. Буквы выведены четко, едва ли не каллиграфическим почерком, что выглядело особенно нелепо на фоне пляжной иконографии. Забавно, но из-за пристрастия Игбара к избытку в одежде мне трудно было представить его именно на пляже. Или, скажем, раздетым.

— Где пропадал все лето? — осведомился Игбар. — Мы с Хоггом много раз тебе звонили, но никто не отвечал. Какой-то ты бледный, Лукас. Родные края, веселую старушку Англию навещал?

— Нет, — откликнулся я и запнулся.

События десяти недельной давности казались еще слишком близкими, слишком мучительными, чтобы вот так запросто пересказать их. Но то, что Игбар назвал меня по имени, обеспечивало… некоторое прикрытие.

— Какой-то сумасшедший, возглавляющий средневековую религиозную секту высоко в Пиренеях, запер Лукаса в камеру.

— Старушку-норушку, — вмешался Шон, возвращаясь на грешную землю из мира своей персональной грезы и передразнивая приятеля. — Сила, не каждому дано.

Игбар рыгнул. Я подозвал официанта.

— Что пить будете?

— Нет, нет, — запротестовал Игбар, — сегодня я угощаю. Бутылку кавы, — он повернулся к официанту, — и три бокала. И маслины. Побольше маслин.

Официант отошел и буквально через минуту вернулся с заказом.

— А что там с твоей красавицей спутницей? Ну, с той, что ты приводил к Алистеру? — продолжал допытываться Игбар. — Ее вместе с тобой заперли?

— Нет, в другую камеру поместили. Впрочем, какое-то время мы были вместе, но потом разошлись во взглядах на обстановку.

Я постепенно втягивался в игру.

Шон задумчиво посмотрел на меня, словно прикидывая, всерьез я или дурака валяю. В отличие от большинства из нас любое суждение в его глазах предполагало массу интерпретаций и возможностей. И каждую из них он рассматривал с предельным педантизмом. Страдающий хронической нерешительностью, принимающей, впрочем, и острые формы, Шон воспринимал жизнь как череду почти немыслимых положений, из которых практически нельзя найти выход, но можно отыскать временное убежище, пройдя мучительные стадии погружения в детали и подробности. В качестве отдохновения служит регулярное и беспорядочное приобщение к наркотикам и выпивке.

— Подробнее, пожалуйста, — попросил Шон.

— Не сейчас, — вздохнул я. — Как-нибудь в другой раз. У Лукаса есть ахиллесова пята, ему трудно вспоминать эту сагу.

— Но в Пиренеях-то ты был?

Я кивнул.

— И как же этим деятелям, ну, средневековым сектантам, удалось захватить тебя? — настаивал Шон, упершись локтями в стол и обхватив голову руками. Мои возражения он попросту отмел.

— Ну ладно. Дело было так. Однажды, проведя день на пляже в Ситжесе, где к ним пристала какая-то сумасшедшая, Нурия и Лукас вернулись вечером в ее квартиру — между прочим, она тут совсем рядом, за углом. Глубокой ночью из гардероба выскочили двое, один одноглазый гигант, настоящий циклоп, другой прокаженный, накачали их какой-то гадостью, связали, засунули в белый фургон без окон и отвезли в заброшенную деревушку неподалеку от Маунт Кади. Везли их в гробах.

— Дальше, — потребовал Игбар, растерянно помаргивая своими прозрачно-голубыми глазами. — Пока мало что понятно. Ты сказал — в гробах. Стало быть, гробы ждали вас в фургоне?

— Ну да. Гробы с просверленными отверстиями, чтобы дышать было можно.

— Просеренными? — недоверчиво перебил меня Шон. — А как это могут отверстия быть просеренными?

— Сам ты серун, — огрызнулся Игбар. — Просверленными. Ну дальше, дальше.

— А кто был за рулем? Одноглазый или прокаженный? — Шону была нужна полная ясность.

— У Лукаса нет представления.

— Но ведь это очень важно, — настаивал Шон. — Человек с одним глазом посреди лба не может вести машину ночью. А вот прокаженный, если у него есть водительское удостоверение и руки-ноги на месте, вполне способен, не хуже нас с тобой. То есть по крайней мере не хуже тебя, я-то вообще не вожу.

— Да заткнись ты, идиот, — рявкнул Игбар. — Кто сказал, что одноглазый сидел за рулем? Кто сказал, что глаз у него именно посредине лба? Нам рассказывают историю жизни. Важную ее главу. Перестань влезать со своими дурацкими вопросами.

— Ладно-ладно. А ты смотри портки не потеряй.

— Хватит. Дальше.

— После того как похищенные были благополучно доставлены в горное укрытие, вожак пришел к Лукасу. Его звали Поннеф, это весьма образованный, но совершенно аморальный француз.

Шон зашипел.

— Одет он был как монах. Для начала разыграл целый спектакль — ритуал воскрешения из мертвых. Трали-вали, мумбо-юмбо, благовония, вода, все, как положено. Затем представился и передал Лукасу рукопись, посвященную группе катаров, живших в XIII веке. Целью его было вовлечь Лукаса и Нурию в банду своих верных приспешников.

На сей раз меня перебил Игбар:

— Катары? Это новомодная альбигойская ересь. Торговцы желтыми крестами. Живут на окраине Эль-Сек де Сан-Кугат и в брошенном здании на Темплерс.

Первое название было мне знакомо, в переводе оно означает «Слепые из Сан-Кугата». Это улочка, затерянная в лабиринтах Старого города. Темплерс — поближе к центру, рядом с площадью Сан-Хауме.

— Что-о? — изумился я. — Ты с ними встречался?

— Ну да, приятель, конечно. Я ведь живу примерно там же. На каждом шагу желтые кресты. Я подумал даже, то есть не сразу подумал, это уж потом пришло в голову, что эти ребята вполне могли бы открыть катарский бар. Или ночной клуб. А потом — субботняя ночь, сожжение на костре… Как в старые времена.