Джон Маркс - Страна клыков и когтей

— Мне пора волноваться? Вот о чем я хотел спросить.

Ну что ему сказать? Удача всегда была тайным гением этой программы, Боб, и на данный момент она от нас отвернулась. Но вслух я этого не произнес.

— Я обращался к юристам, — снова начал он. — И Ритцмен говорит, что вину могут возложить на программу. Какую вину? В чем? Ты-то хоть знаешь, что он имел в виду? Потому что я ни черта тут не понимаю.

Пришлось ответить. Иначе он ни за что не уйдет.

— А мне откуда знать, Боб? Эта хреновая ситуация, я даже не знаю наверняка, чем нам это грозит, но виновны? Юристы жиреют на страхах, и ты это знаешь. А пока давай не будем забывать, что пропал человек.

Такой призыв к порядочности его возмутил.

— Это же ты ее туда послал, скотина.

— Можно мне теперь позавтракать?

В последний раз пожав плечами, он отступил. Звонил и звонил телефон. Пич крикнула, чтобы я взял трубку. Не могу ее винить. В такой ситуации она не хочет быть на передовой линии обороны, но ведь не мне за такое платят, а ей. Лучше подождать. Лучше собраться с духом.

Даб Харкер, отец Эвангелины, похоже, хочет кусок моей шкуры, но поостерегся бы он… Не в обиду девчонке, но ее папаша ужасный позер. Разыгрывает из себя Джона Уэйна, но никакой он не Уэйн: Уэйна я знал, и никакого утомительного самодовольства или развязности в нем не было. Джентльмен до мозга костей, разве что когда напивался, заводил про коммунизм и утверждал, что Сталин приказывал его убить, а когда человек в такое верит, над ним не посмеешься, иначе тебе самому мало не покажется — уж вы мне поверьте. Я никогда над ним не смеялся, но пил с ним не раз. Может, Сталин и правда приказывал его убить. Уэйн говорил, что полиция Лос-Анджелеса расстроила покушение и дала бы ему прикончить красных, но он решил, что Дж. Эдгар и так хорошо справляется, и не стал вмешиваться. Даже в суд не подал. У Уэйна был класс, даже если он был не в себе.

А Даб Харкер — подделка под Уэйна. Даб — нефтяник, который вырастил красавицу-дочь? Не вешайте мне лапшу на уши, имя ненастоящее. Скорее всего его зовут Теренс или Перси, или даже Себастиан, но он с таким именем жить не смог, не вынес насмешек, а я, уж поверьте, знаю, как это бывает: попробуйте быть Остином Тротта лет в десять, примерьте на себя, прикиньте, как быстро Тротту можно превратить в рвоту (скажу — секунд за пять). Поэтому он выбрал имя Даб, или, скорее, так его прозвали работяги с нефтяных полей, и кличка прилипла. Техасцы считают, что они во всем мире свои. В жизни не встречал техасца, который не считал бы себя вправе везде расхаживать по-хозяйски, вот и этот явился ко мне без приглашения, в этом он в дочь пошел. Но сейчас ты, черт побери, не с тем евреем связался. Ты имеешь дело с потомком габсбургских евреев, получивших дворянство в годы угасания императора Франца Иосифа — еще не было более крепкой, злой породы, чем эти евреи из черты оседлости у границы с Россией, где они пережили казаков, чуму и поляков. К чертям Джона Уэйна. Я тебе так врежу, Харкер! Выставлю посмешищем в твоем «Далласком нефтяном клубе», выставлю тебя неудачником, позером, мошенником, каким ты и являешься. Вот уж точно Даб Харкер. Но ты вырастил отличную дочку. Это было непросто, но ты справился, а потому назовем это техасским перемирием. Перерывом на овсянку.

— И тебе следует знать еще кое-что.

Опять Боб. Не прошло и пяти минут, как вернулся. Меня начинает подташнивать от овсянки. Снова вернулась боль в спине.

— Не хотелось говорить при всех в столовой.

— Что еще?

— Вся эта румынская ситуация кажется мне подозрительной.

— О Господи Боже…

Боб закрывает за спиной дверь.

— Что, если сеть все сварганила, лишь бы использовать ситуацию против меня?

Эти кошмарные глупости я уже слышал.

— Что сварганила? Похищение и возможное убийство собственной служащей?

— Ставки очень высоки, Остин.

— Да нет, ты, верно, шутишь.

— На сей раз не знаю.

Он пожимает плечами. Он и не собирался острить. Молния пронзает мне поясницу. Бомбы разносят деревни по обе стороны позвоночника. Пора лечь. У Пич есть перкоцет.

— Может, я выжил из ума? Да нет, черт побери, знаю, что выжил. Но слишком уж странные, на мой взгляд, совпадения. Как раз когда наш рейтинг падает, как раз когда сеть заговаривает о том, что зрители программы стареют, исчезает девчонка. Конечно, я сомневаюсь, что все так увязано, но слишком уж удобно получается, и будь я проклят, если они ее против меня не используют.

Нужно опустить жалюзи, осторожно лечь на диван и провалиться в забытье. Пожалуйста, Пич, принеси перкоцет. До Боба наконец доходит:

— Господи, да ты в худшем состоянии, чем я.

— Поясница.

— Поговорим позже.

Действительно пора вздремнуть, оправдать задергивание занавесок. Боль прокатывается по спине, как Гитлер по Франции. Ваш терапевтический дневник, Бантен, облегчения не приносит.

На мне счастливый габардиновый костюм. Может, сегодня услышу хорошие новости. Пришел поздно, словно бы в тумане, и тут же назойливая записка. Джулия Барнс хочет поговорить. Срочно. Мой девиз — всегда выкрой время для монтажера, но какая у нее, черт побери, срочность? Я хотя бы раз просил монтажера о встрече? Не нужно ей договариваться о приеме. Могла бы просто прийти. Но лучше бы не приходую. Она работала с Эвангелиной над сюжетом о клоуне с родео. Может, у нее есть какая-то догадка, зацепка. Хочу ли я слушать? Ночью почти не спал. Пора принять перкоцет. Выручай, счастливый костюм!

Судьба Габсбургов наконец меня настигла. Мудрый предок, ты повернулся спиной к тому миру, нужна мудрость, а неудача, как ты всегда говорил. Рак костей тебя все-таки прикончил, но не нацисты. Рак костей, осложнение рака простаты, но ты прожил долгую жизнь и спас нас от истории, уехав из империи Габсбургов в двенадцатом году. Еще два года, и тебя призвали бы в армию, и наша история закончилась бы, как и у остальных Троттов — пулей между ушей, а не в этом комфортабельном орлином гнезде на двадцатом этаже, на воздушных потоках Америки, которой плевать, которая не знает ничего о мире, откуда ты сбежал, о мире, уничтоженном худшим бедствием двадцатого века. А теперь все эти несчастья гранатными разрывами путешествуют вверх-вниз по моей пояснице. Чем старше становится еврей, тем больше ему страдать.

Джулия Барнс точно призрак возникла в дверях моего кабинета незадолго до ленча. Постучала.

— Я не вовремя?

Я жестом предложил ей садиться. Она закрыла за собой дверь — неразумная показуха. Теперь все заинтересуются. В нашем маленьком мирке шепоток закрываемой двери звучит разрывами канонады. Люди вокруг навострят уши.