Аждар Улдуз - Сейд. Джихад крещеного убийцы

Удивительным было это морское путешествие. В первый же день пути случилось нечто, удивившее Сейда и ввергшее в изумление даже Железного Копта, который, казалось, вообще разучился удивляться в этой жизни чему-либо. Во время обыска сарацины велели раздеться всем, даже монашка осталась в одной длинной нижней рубашке. Но потом, когда пленникам вернули их вещи, она вдруг отказалась облачаться в монашеское одеяние и попросила капитана дать ей другую одежду. Находившийся в состоянии благодушия, капитан велел своему помощнику достать из ларей с добычей несколько женских нарядов. Принесли целый сундук с шелковыми платьями, изукрашенными золотой и серебряной вышивкой, каменьями, каждый из которых в стране, к примеру, франков, можно было обменять на хорошую лошадь. Однако и от щедрого подарка монашка отказалась, выбрав себе удобные шаровары из тонкой шерстяной ткани и шафрановой окраски простое индийское сари из хлопка. Взяла лишь один шелковый платок, самый простой, которым повязала волосы. Оделась прямо на палубе, сняв и нижнюю рубашку. Она ввергла в изумление всех, начиная от матросов-сарацин, не привычных к виду обнаженного женского тела. Словно не замечая ни собственной наготы, ни сначала изумленных, а через миг уже жадных мужских взглядов вокруг, начала одеваться во всё новое. Одевшись, выпрямилась во весь рост, являя взору мужчин полную достоинства осанку и красивое лицо, на котором странным огнем, словно с вызовом, светились яркие даже при свете слепящего морского солнца глаза, пристально обводящие взглядом всех мужчин вокруг. Остановила взгляд на Сейде, и вызов этот стал особенно явным. После чего на ломаном арабском языке, тихим голосом, но очень уверенно заявила:

– Я – не монахиня!

Первым наступившую тишину нарушил капитан:

– Кто же ты, женщина?

Она отвечала, не отрывая взгляда от Сейда, который отвечал на этот взгляд... отвечал ли? Или утонул в нем, не замечая ничего вокруг?

– Я женщина... Женщина этого человека...

Капитан встрепенулся:

– Наложница?.. Рабыня?.. – и, уже обращаясь к Сейду: – Продай мне ее!

И тут наступила очередь Сейда удивлять. Он отвечал капитану, но взгляд его оставался прикованным к лицу, которое он ВИДЕЛ... Он снова видел Женщину!..

– Я не продаю свою невесту.

Раздосадованный капитан вначале замялся, но все же нашелся что ответить:

– Тогда... тогда, раз она твоя невеста, то ты должен следовать нашим обычаям и не можешь видеть ее до свадьбы. Она будет находиться в другой каюте, вы...

Громадный Египтянин в один прыжок оказался рядом с капитаном и сжал его горло рукой. Сейд же словно превратился в маленький вихрь, пронесшийся по палубе корабля, сметая за борт точными ударами ног и рук матросов, даже не успевавших обнажить оружие. Вихрь этот снова предстал в образе человека в боевой стойке, прикрывавшего собой... свою невесту?! Вокруг них уже собирались матросы с обнаженными клинками, некоторые натянули луки.

– Ос... остановитесь! – послышался хрип капитана. – Опустить оружие! Ты, великан, прекрати душить меня... дай договорить... я хотел сказать, что вы останетесь в моей каюте, со мной, и это будет лучшим залогом безопасности этой женщины.

Железный Копт посмотрел на Сейда. Тот дождался, пока матросы выполнят приказ своего капитана и опустят оружие. Затем кивнул, и Египтянин выпустил шею капитана из своей огромной ладони, обхватившей ее целиком. Освобожденный, сарацин потер горло и сипло рассмеялся:

– Научитесь терпению... научитесь слушать... христиане, кажется, вообще не умеют терпеть и слушать, а? Хе-хе... Или это следует отнести еще к федаинам Аламута, привыкшим слушать только своего Учителя?

Вдруг взгляд и голос его обрели твердость и серьезность:

– Я – человек чести, и собираюсь выполнить данную клятву. Ни один волос не упадет с вашей головы, и никто не посмеет прикоснуться к этой женщине! Но на этом корабле я – капитан, и жить вы здесь будете по нашим законам и обычаям! Я не допущу блуда и харама на моем корабле! Женщина будет жить в отдельной каюте, без мужчин, и должна будет прикрывать лицо и волосы платком, когда ей в каюту будут доставлять пищу. Вы же будете жить со мной, спать со мной, и если я нарушу клятву чести – можете перерезать мне горло во сне. Но будет так, как я сказал! А теперь – всем разойтись по своим местам! Идем домой!

Уже потом, во время совместной с пленниками трапезы в каюте, капитан со смехом сказал:

– Красивая женщина, воистину... Но если бы я не отдал себя вам в заложники на собственном же корабле, этот великан сломал бы мне шею... Хе!

Он говорил это, обращаясь к Сейду, и смеялся, но глаза его были серьезны, и потому было трудно понять, в самом ли деле он так шутит или же говорит правду.

Все три недели пути новообретенная невеста Сейда ни разу не вышла из своей каюты. Ни один мужчина, включая Сейда, Железного Копта и самого капитана, не видел ее лица. Это было поистине удивительное путешествие в обществе удивительного капитана, которого матросы называли не иначе, как отец...

– Отец! Я – твой отец! – Великий эмир Гранады стоял напротив Сейда, и слеза текла по складкам на его жестком, морщинистом лице. Сейд же не чувствовал ничего! Он не сомневался в правдивости слов эмира. Всё совпадало – и оазис, и имя матери, и шейха клана, что заключил временный брак-сыйгях между паломником, идущим в Мекку, и самой красивой девушкой клана бедави оазиса Шюкр Аб, Вода Благодарения. И никто в том оазисе не знал, кем же на самом деле был тот паломник. Самому же Великому Эмиру не было никакой нужды называть родным сыном пленного бродягу, к тому же христианина, приведенного к нему вместе со странной невестой в странном наряде, в обществе странного египтянина... если только это и в самом деле не было правдой.

Но у него уже был... отец?.. Отцы?.. Кем были для него на самом деле Старец Джаллад-Джаани и Шут-Магистр? Смог ли хоть кто-либо из них сделать то, на что притязает этот незнакомый человек – подарить ему жизнь? Каждый из них дал ему... что?.. Новую жизнь? Но, если подумать, было ли это НОВОЙ жизнью? И было ли жизнью вообще? Они были его учителями, но жизнь... тем более – новую жизнь!.. Нет! Уж скорее его отцом и матерью были орел и орлица. Отец, которого он убил своими руками, и мать, которая умерла из-за него... Они стали родителями его Духа, учителями его Души... как Скорпион и Пустыня, научившие его думать стихами и ощущать Мир...

Сейд попытался ощутить Мир и этого старого Человека в нем... И почувствовал... БОЛЬ! С этой болью пришло и понимание – перед ним его отец. Человек, подаривший ему жизнь. Неважно, где он был всё это время. И неважно, как велика пропасть незнания друг друга, преграды неизвестных им обоим событий и времен, делающих их чужими друг другу людьми. Они связаны чем-то гораздо большим, чем понятия о Любви, Чести, Семье... Потому что превыше всего этого – самое важное, что только есть во Вселенной, то, что убийца научился ценить и поклялся беречь – Жизнь. Смерть разрушает Любовь, что бы ни лгали поэты. Честь того, кто лишился жизни, предается Забвению теми, кто остался жить. Семьи разрушаются, когда приходят смерть и забвение, уносящие честь. И только Жизнь противостоит. Смерти. Разрушению. Забвению. И даром Жизни он обязан только этому человеку, которого совсем не знает. Но чувствует. И Сейд понял это и поразился впервые этому чувству – любит! Впервые из глаз, позабывших слезы, потекла влага, которую душа поэта, жившая в бывшем убийце, могла бы назвать именем родного оазиса – ШюкрАб, Вода Благодарения. Благодарности Создателю за то, что он нашел его. Капля этой воды не упала на ворс роскошного ковра, но смешалась с влагой на щеке старого эмира, к которой прижалась щека сына. Из губ вылетело шепотом-птицей, чтобы воспарить к небу и Создателю: