Алексей Тарасенко - Черный крест

И тут я говорю то, что, наверное, не должен был говорить:

— Судя по всему, насколько я понимаю, «наверху» уже решили этот вопрос, проект закрывается, а материалы по нему уничтожаются?

И тут зал смолк. А по выражению лица замазама постепенно понимаю, что наверху вопрос о судьбе проекта еще открыт И даже более того — кто-то, видимо, очень заинтересован в продолжении работ. Желая снять неловкость паузы, Карпель шутит в микрофон, так, чтобы слышал весь зал:

— Радикализм молодости!

По окончании совещания я одним из первых выхожу из зала, включаю «форсаж» сразу по завершении исполнения гимна КГБ. Я выбегаю в коридор — мне очень не хотелось бы «иметь разговоры» с Карпелем; и туг происходит вот что: наверное, впервые лет за 30–35, в этом самом надежном подземном бункере с автономным обеспечением всем, чем можно, на месяц гаснет свет Вернее, даже не гаснет, а так, моргает на пару секунд. Но я оказываюсь один в темноте.

Когда же свет «моргнул» и снова зажегся, чувствую, что за мной кто-то стоит. Я оборачиваюсь — фу, это всего лишь Света, у нее шутки такие. Она снова мне улыбается и говорит, что мне пора к «психу» с моими «проблемами».

— Ах да, кстати. Да тут еще и по пути.

08. Когда я вошел в кабинет, у психолога перегружался после моргания света компьютер. Такому человеку и все никак не поставят UPS! Особо, видимо, со мной не желая общаться, доктор дает мне несколько тестов, листов этак сорок, и просит меня пройти в специальную комнату для заполнения тестов. На листах меня смущает то, что я должен заполнять графы ФИО, а так же личный номер.

— На хрена вам это все?

— Просто бланки стандартные, но у нас в институте, не в пример другим, эти анкеты, как и то, что вас вызвали на прием к психологу, к личному делу не подшивается.

В отличие от терапевта, к психологу люди не ломятся. Все полтора часа, что я был на приеме, ни одного человека. Из его кабинета, наверное, может показаться, что в огромном здании института никого нет, все вымерли.

По ходу дела захожу в сортир. Умываю руки, после замечаю, что у меня кровоточат десны. Еще покраснели глаза, но не так, как обычно это бывает при какой-нибудь болезни, а так, как будто бы у меня краснеют сами зрачки. Фу, чушь какая. У меня температура. А вообще, не взять ли мне больничный?

Исследуя самые ранние бумаги Пашкевича по проекту помню, напоролся на запись об обычной температуре тела «воскресшего» — 41,2.

Вернувшись обратно в комнату для заполнения анкет, обнаруживаю, что некоторые листы отсутствуют.

— Я их уже забрал, — говорит доктор, а потом, как бы невзначай, вскользь: — Алексей, а на каком расстоянии вы находились от креста, когда его взорвали и он рассыпался в пыль? — Собрав листы теста, доктор говорит, что может мне выдать больничный без участия терапевта, если уж такая температура. Взяв больничный на неделю, иду докладывать к Князеву.

— Хорошо, выздоравливайте, отдыхайте. Встретимся через неделю. И еще, Алексей, на каком расстоянии вы находились от креста, когда его взорвали?

Что за чушь?

— Я спрятался в укрытии, метрах в двух.

09. День я пытаюсь общаться с Анной. День переписываемся с Эдиком. День я пью чай и смотрю телевизор.

Америка согласилась добровольно, совместно с подписанием пакта о ненападении, вернуть России ее исторические территории в Северной Америке.

Аляска снова наша.

А еще в один день, это была среда, ложусь спать дополнительно днем. Мне снятся хорошие, светлые сны, я как бы лечу во сне, и еще во снах мне кажется, что я проницаю своим взглядом предметы и людей, которые меня окружают.

Потом приговором некоего высшего суда с неба на меня обрушивается, звучит фраза:

Ты один

Во тьме

И мои полеты прекращаются. Я как бы падаю с неба и просыпаюсь.

Очень удивлен. Но проснувшись, обнаруживаю, что теперь пятнадцать часов пятницы.

Пролетела неделя. Температуры нет. А в понедельник на работу. Чищу зубы и обнаруживаю, что десны продолжают кровоточить, а зрачки глаз становятся похожи на кроличьи — они все краснеют Или это просто последствие болезни?

10. А в понедельник по дороге на работу как раз в том месте, где я «наверху», то есть не по переходам метро, а по улице так, что нужно еще раз заплатить за вход в метро, — перехожу со станции «Смоленская-2» на станцию «Смоленская», встречаю группу наших ребят, с которыми я некогда воевал. Они собрались вместе? Здорово. Они стоят, одетые в черные парадные мундиры, и молчат. Смотрят, как я приближаюсь к ним. Здороваемся за руку, беседуем. Вроде, у всех все в порядке. Я очень рад видеть всех наших ребят. Сашу Комиссарова, он все никак не может нацепить себе на нос свои очки — одна дужка и одно очко; Панкова Михаила — он держится за живот и говорит, что тот у него «побаливает»; Квасников Иван все трет глаза и при этом улыбается во все свои классные 32; Левон Аратюнян просто стоит, молчит и смотрит на меня.

Один Артем Прокофьев одет в белый мундир, берет меня за руку, отводит в сторону и говорит мне, что на самом деле ребята преувеличивают. У них на самом деле не все так хорошо, как они говорят.

— Только я, помнишь, я никого не убил, ни в кого не стрелял… я лишь лечил раненых, спасал им жизни. — И потом он задает мне странный вопрос: — Ты один?

В темноте?

Алексей, — Артем серьезен, редко его я раньше видел таким, — проект «ЧК» должен быть окончательно, окончательно, то есть навсегда, закрыт.

И так, чтобы больше никто и никогда не смог его снова начать.

И только в метро, сев в кресло, вспоминаю, что все мои мною только что встреченные друзья и знакомые — погибли. Как пелена спала с моего разума. И зудят десны. И резь в глазах.

Я надеваю солнцезащитные очки. Скоро даже в них даже самый слабый свет самой слабой лампочки посреди ночи будет мне доставлять боль. И текут слезы. Скоро мне будет необходимо при себе иметь сразу несколько носовых платков для слез, смешанных с кровью.

Кажется, что призраки стали уже нормальной частью моей нормальной повседневной жизни.

Но я этого не хочу. Меня не этому учили в детском садике. Меня по заветам моего деда учили:

И как давно это было!

11. Из дому я вышел слишком рано, так что на работу пришел почти первым. Кроме меня на своем рабочем месте в тот момент была лишь Светлана.

— С выздоровлением, — скалится она, — тебя. — И когда только это она успела со мной перейти на «ты»?

— Спасибочки, — я смотрю на нее через темные очки.

— Вообще-то, тут не так уж и светло.

— Ничего-ничего, мне так удобней!

Мы вместе пьем чай, любезно беседуя. Она постоянно пытается меня как-то подковырнуть и спровоцировать, но это ей в основном не удается. Просто мне все равно. Я равнодушен к любым насмешкам. И давно.