Фридрих Шиллер - Духовидец ( Из воспоминаний графа фон О***)

Он снова взял ее руку, она медленно отняла.

— Стой спокойно. Не прикасайся, не преследуй меня.

— И когда я вновь тебя увижу?.. — пробормотал он.

Тягостная улыбка исказила ее черты.

— Скоро… Скоро… Когда он захочет…

И медленно вышла из комнаты.

Принц смотрел вслед, шаги еще слышались. Ах, она стояла здесь, перед ним, существо из плоти и крови! И все же он сомневался — не видение ли это, не фантастический ли, одурачивший его призрак?

Он подошел к письменному столу, сел, закрыл ладонями лицо и горько, надрывно разрыдался.

Ранним утром в спальню ворвался Фрайхарт.

— Принц! Ребенок исчез!

Две служанки спали в комнате, отведенной мальчику, у дверей сторожили надежные люди, под окнами ходили часовые.

И никто не заметил решительно ничего.

Обыскали каждое помещение: подвал, чердак, кладовые, обшарили все углы в доме и кусты в парке — ничего. Принц Александр лично допросил своих приближенных и слуг — не видел ли кто высокую незнакомую женщину, — напрасно. Никто ее не видел, никто ничего не знал об исчезновении ребенка.

Вечером принц сидел с друзьями за столом, беседа не клеилась. Вдруг Цедвиц привстал и сощурился, словно что-то услышал.

— Что с вами, юнкер? — спросил граф Остен.

Но Цедвиц, не отвечая, выскочил из-за стола, открыл окно — издалека доносился слабый отголосок.

— Кошачьи рулады, — предположил Чивителла.

— Нет, нет, — воскликнул юнкер, — это ребенок, и не какой-нибудь, а наш ребенок, юный принц!

Он стремительно выбежал из комнаты. Остальные недоуменно молчали.

Юнкер отсутствовал довольно долго, наконец, послышались торопливые шаги и веселый крик:

— Я нашел его! Нашел!

Он появился в дверях с ребенком на руках.

— Я бежал на голос! Ах, этот детский голос я узнаю среди тысячи! Искал в парке, казалось, звук раздается то там, то здесь. Потом выскочил из парка, побежал вдоль ограды к старой мельнице — плач слышался отчетливей. Посреди деревенской улицы лежал ребенок на шелковых подушках, словно его кто-то заботливо устроил. И кругом ни души!

Он вытащил из кармана письмо.

— Это письмо лежало рядом с ребенком, монсеньер. Оно адресовано вам.

Принц Александр открыл письмо и прочел: «Легче забрать, чем сохранить. Учитесь, принц». Подписи не было… почерк армянина.

— Он в резиденции, — сказал принц.

На следующий день вечером кавалеры ожидали у накрытого стола: сидели, ходили, болтали о пустяках. Принц должен был вот-вот прийти — его задержал внезапный посетитель. Прошло полчаса, еще полчаса, — принц не появлялся. Лакеи зевали, кавалеры бранились на позднее посещение.

Двери, наконец, открылись. Все повернулись в надежде увидеть принца, но ошиблись: залу медленно пересек незнакомец в мундире шведского полковника. Он не произнес ни слова, сделал общий поклон, небрежный и несколько насмешливый, и удалился через другую дверь. На минуту воцарилось молчание.

Егерь Хагемайстер, стоявший за креслом графа Остена, прервал тишину:

— Господин граф, может я ошибаюсь, только этот человек напоминает нашего попутчика, французского аббата.

— Нет, — возразил маркиз, — он похож на мужчину, которого я видел в саду Мурано. — Не то чтобы тот самый, скорее его брат.

— Если бы не цвет волос, я принял бы его за саксонского драгуна, — заметил Цедвиц, — помните, он уезжал из мюнхенской гостиницы.

— Юнкер, — воскликнул граф Остен, — не кажется ли вам, что это глаза доктора Тойфельсдрока?

В спор вступил барон Фрайхарт:

— Походка напоминает русского офицера. Помните наше приключение на Бренте? Вот если бы русский сбрил бороду…

— С бородой или без, но это был русский, барон, — в залу вошел принц. — В то же время ваш ученый, граф, и шутник из Мангфаля, маркиз. Аббат, драгун, таинственный посетитель сада Мурано. Равным образом францисканец из рассказа Калиостро, человек который увез моего егеря на остров Повелья, а недавно похитил моего племянника под нашим носом, словом, господа, это был мой друг, армянин.

Принц сел за стол, остальные последовали его примеру.

Остен был крайне удивлен.

— Вы хотите сказать, монсеньер, все эти роли играл один человек? Я находился рядом с русским в течение вечера, стоял близ него, когда арестовали графа Калиостро и наблюдал внимательно. Вы сами, сиятельный принц, в момент разоблачения Калиостро распознали в нем некоторое сходство с армянином, хотя на площади святого Марка, когда этот последний поведал о смерти наследного принца, вашего кузена, его маска сдвинулась лишь на мгновенье. Вы даже убедили меня и Фрайхарта, правда, позднее я часто себя спрашивал, не ошибка ли это. Что касается аббата, мы с Цедвицем три дня провели в его обществе, а впоследствии долго беседовали с доктором Тойфельсдроком. Признаюсь, я замечал нечто общее, даже Хагемайстеру показалось, что он видел аббата в окне, — однако и различий было предостаточно.

— Граф Остен, — возразил принц, — вы не единственный поражаетесь этим метаморфозам. Мой друг одарен талантом менять внешность по желанию. Думаю, он часто использует и не столь простые средства, как парик, борода или костюм.

Фрайхарт покачал головой.

— Все же непонятно…

— Дорогой барон, — засмеялся принц, — мы-то с вами должны отлично понимать. Вспомните, как нас изумил Цедвиц. Он поступил к нам на службу юным пажем, восемь лет мы его видели чуть ли не ежедневно! И что же? Стоило хитрецу разок нацепить женское платье, как мы оказались в дураках! Разве я поверил бы моему советчику, если б он только и умел, что разыграть одну-две роли!

Ждали продолжения, но принц замолчал, задумался, едва слушая общий нестройный разговор. После ужина принц повернулся к Цедвицу:

— Юнкер, мой друг хочет побеседовать с вами. Он ждет в саду.

Цедвиц, явно взволнованный, поднялся. Маркиз нахмурился и обратился к принцу:

— Монсеньер, не отпускайте юнкера.

Принц проницательно посмотрел на него.

— Все то же недоверие, маркиз? Помните, когда мы с вами поссорились, вы крикнули, что я попал в лапы шарлатана. Вы и сейчас так думаете?

— Простите, монсеньер, я не придворный и не умею взвешивать слова на кончике языка. Наша так называемая венецианская республика в смысле гражданских свобод — последнее место на земле, но именно поэтому двадцать правящих семей — истинные суверены. Моя семья тоже в их числе, меня учили не признавать никакой власти, кроме той, какую я сам над собой поставлю. Именно вы, принц, должны это понимать.

— Почему именно я?

— Однажды в Венеции, вспомните, ваш герцог выразил вам недовольство в совершенно недопустимом тоне. Барон Фрайхарт читал письмо, когда я вошел. Вы это письмо выхватили из его рук и передали мне. Вечером вы сказали: «О, как непереносимо иметь над собой господина. Самый презренный из подданных или наследный принц — одно и то же. Единственное различие меж людьми: повелевать или повиноваться».