Шарлотта Джей - Кости мертвецов

— Да, — сказала Стелла, — он мертв. Его убили.

Не обратив внимания на это замечание, он продолжал:

— И туземцы…

— Я, кажется, начинаю понимать, — съязвила Стелла, — что белые здесь пекутся о туземцах, только когда им это выгодно.

Он складывал бумаги в портфель, но вдруг застыл, метнув на нее злобный взгляд. Он словно хлестнул ее своей ненавистью. Стелла потупила глаза, и ей вспомнилась его жена. Ты всегда будешь пресмыкаться перед ним, подумала она. Когда она подняла глаза, лицо Тревора просветлело, он улыбался.

— Не следует относить это на счет всех, — сказал он. «На мой счет». Это подразумевалось, но Стелла увидела, что он в который уже раз лжет и что ее слова наиболее применимы именно к нему и ему подобным. Иначе как бы они сохраняли это безмятежное выражение лица, этот ясный взор. Здесь, в этой стране, самоуверенность и спокойствие казались признаками нечистой совести.

Он подошел к ней и тронул за плечо.

— Подождите день или два. Мне нужно все обдумать. — Эта рука, легшая на ее плечо, напоминала руку отца или мужа. Ее решимость поколебалась, и она тут же забыла пугающий взгляд, брошенный на нее другим, чужим Тревором Найалом. Она думала только об одном: он мой друг, и я не должна обижать его.

— Извините, — сказала она, — но я должна идти. Должна. Впрочем, я подожду.

— Зачем вам идти туда? — спросил он. — Господи, что вы там надеетесь разузнать?

Она молчала, не в силах открыть ему то, в чем не могла признаться даже самой себе. Он рассеянно похлопал ее по плечу и ушел.

Но Стелла не унывала. Она твердо решила рано или поздно отправиться в Эолу. Это казалось ей не только необходимым, но и неизбежным. И, когда в тот же день к ней явился Хитоло и спросил, можно ли ему пойти вместе с ней, она ничуть не удивилась. Он ждал ее на улице, усевшись на корточках в тени казуарий. Она заметила его, только когда он поднялся и нерешительно двинулся к ней.

— Миссис Уорвик. Извините меня.

— Хитоло?

— Вы собираетесь в Эолу, миссис Уорвик.

— Откуда вы знаете?

Он смотрел на нее без всякого выражения. Хитоло не мог ответить ей. Это было словно наитие, и он лишь посмотрел на нее непонятным взглядом, столь присущим людям его расы, когда от них требовали объяснить что-то такое, о чем они знали с рождения.

И Стелла поняла.

— Наверное, скоро, — сказала она.

Он улыбнулся. Его глаза блестели.

— Миссис Уорвик, когда вы пойдете, возьмите меня с собой, — тихо сказал он.

— А вы не боитесь вада?

Он снова улыбнулся и покачал головой.

— Не боюсь. Пурри-пурри — это выдумки, синабада. — Глядя на нее, он ждал ответа. Потом вяло взмахнул рукой. — Возьмите меня, миссис Уорвик, я покажу дорогу.

Он предлагал ей сделку. Стелла согласно кивнула.

— Хорошо, Хитоло.

Наутро Вашингтон поднялся в шесть часов. Ночью он почти не сомкнул глаз и теперь, нащупывая свой халат и тапки, чувствовал себя слабым и изнуренным. Комната плясала перед глазами, и, чтобы удержаться на ногах, ему пришлось ухватиться за дверь. Рассвет еще не позолотил небо, и маски, собачьи зубы и белые бутыли сияли призрачным зеленоватым светом. Свежий прохладный утренний ветерок шевелил тростник на крыше. На этот раз Вашингтон не испытывал страха. В его сердце, переполненном ненавистью, не было места этому чувству.

— Что ж, хуже и быть не могло, — пробормотал он. — Коибари! Коибари!

Коибари не отзывался. Вашингтон вышел за дверь и снова позвал, но в домике прислуги по-прежнему было тихо. Вашингтон сам зажег примус и набрал воды в чайник. Руки его тряслись.

— Мерзкий, вонючий дикарь, — вслух выругался он. И тут же одернул себя. Во всем виноват он сам. Пришло же ему в голову уволить Реи и нанять этого старого колдуна с его штучками. Стало ли от этого безопаснее? Он нацепил на дверь волшебный орех, развесил пучки копры на деревьях в саду, усадил на пороге Коибари, чтобы тот бормотал заклинания. Но ничто не помогало.

Вашингтон заварил чай и вернулся в дом. Он едва сознавал, где находится, рассудок его был затуманен слепой яростью и отчаянием. Но чай вернул его к жизни. После второй чашки мысли прояснились. Он закурил сигарету. Что ж, будет неплохо отсюда убраться, размышлял он, осматриваясь вокруг. Этот дом восстал против него. Он утратил былое дружелюбие. Он переметнулся на сторону врага, и уже никакими средствами не вернуть его расположение. Здесь больше нельзя оставаться. Сердце его разрывалось, нервы были на пределе. Но если он пройдет через все, что ждет его впереди, дом сдастся, победа будет за ним. И тогда он начнет строить желанное будущее — дом для сестры, дом на холме, видное положение, богатство, власть, сад с цветущими деревьями, вид на море, независимость от Тревора Найала.

Одним глотком выпив третью чашку чая, он начал одеваться. Руки перестали трястись. Теперь прекрасное будущее казалось уже не таким далеким и недостижимым. Только несколько дней, говорил он себе. Все зависит от того, хватит ли ему самообладания на час или чуть больше. Впереди было три дня пути, но он старался не думать об этом и сосредоточиться на благословенном будущем. Ему предстояло нелегкое испытание, но рискнуть стоило.

В восемь часов он пошел вниз по холму к управлению. Он не выходил из своей лачуги целых две недели и теперь чувствовал невероятное облегчение от того, что повернулся к ней спиной.

Когда он вошел в контору, большинство служащих уже было на местах.

— Ну, здравствуйте! — приветствовала Вашингтона рыжеволосая машинистка, отдавшая ему свое сердце, несмотря на его неизменную грубость. — Мы вас и не ждали.

— О боже. Маленький лучик света. — Он почувствовал себя лучше. Грубость придавала ему сил. Это доказывало, как мало он думал о других.

Девушка весело рассмеялась, как будто он сказал что-то ужасно остроумное.

— У вас больной вид, Филипп. Вам не следовало приходить.

Не обращая внимания на ее слова, он спросил сидевшего рядом с ней мужчину:

— Найал у себя?

— Еще нет.

Он прошел дальше по коридору и распахнул дверь кабинета Тревора. За столом сидела Стелла и, теребя пальцами подол платья, рассматривала карту на стене. На мгновение он забыл о своем намерении как можно быстрее уйти из Марапаи. Он видел в ней вражеского агента, и во взгляде его читалась ненависть. Про себя он неприязненно отметил немеркнущую свежесть ее лица, здоровый, не тускнеющий цвет кожи. О храброе молодое поколение, сказал он себе, грезящее картинами расчетливой жестокости.

Он натянуто улыбнулся, глаза его сверкали. Но Стелла обратила внимание лишь на темные впадины на его щеках и не заметила выражения ненависти на лице Вашингтона.

— Доброе утро, — весело поздоровался он. Те, кто знал его поближе, например Сильвия, уловили бы в его голосе насмешку, но Стелла совершенно искренне ответила: