Хуан Марторель - Сатанель. Источник зла

Ей показалось, что она готова целую вечность просидеть в этой библиотеке, наблюдая за пылинками, танцующими в потоках света. Здесь даже тишина была глубже, а воздух — гуще…

Затем она напомнила себе, что, возможно, магия этой страны заключается именно в ее труднодоступности: в удаленности от Парижа и в различии культур…

«Если бы я жила в Египте постоянно, — сказала она себе, — он перестал бы казаться мне таким желанным». Она сделала вид, что сама себе верит, хотя в глубине души знала, что это не так.

Ее энтузиазм возрос, потому что физически она чувствовала себя на удивление хорошо. В последнее время ее часто мучили головные боли, а тревожные сны лишали полноценного ночного отдыха, но дни, предшествующие путешествию, выдались особенно тяжелыми. Ее неотступно преследовали навязчивые видения. Особенно плохо ей было дома, где сжимающий голову обруч не ослабевал ни на мгновение.

Ночью она подолгу лежала без сна, боясь уснуть. Она знала, что стоит ей погрузиться в сон, как на нее обрушатся кошмары, избавиться от которых она будет не в силах. Она даже не понимала, откуда они берутся и что служит их источником. В последнее время ей не давало ни сна, ни отдыха видение го перед ней черного предмета, который она хотела схватить, повинуясь чьей-то чужой и очень сильной воле.

Постоянное недосыпание лишило ее аппетита, Николь похудела, стала дёрганой и нервной. Ночь со среды на четверг, накануне отъезда, она провела с Жаном, и ее друг принялся подшучивать над ее осунувшимся лицом.

— Черт возьми, Николь, какая же ты у меня красавица! Ты стала похожа на актрису немого кино. Я думаю, что эти синяки под глазами объясняются тем, что ты не спишь, мечтая обо мне.

Затем он посерьезнел и попросил ее поберечь себя.

В каирском отеле Николь наконец-то смогла выспаться. Целую ночь она была полновластной хозяйкой своих сновидений.

Она встала отдохнувшая, счастливая и полная сил, распахнула окно и, глядя на черепичные крыши каирских домов, подумала, что странный черный предмет остался где-то очень далеко, возможно, в Париже, вместе с остальными кошмарами. К счастью, приступ отчаяния, случившийся в прошлую субботу, больше не повторялся. Преследовавшие ее видения возобновились с еще большей настойчивостью, но девушка вдруг поняла, что каким-то образом может с ними жить. Они вызывали у нее чувство досады, она старалась как можно позже ложиться спать, но перестала испытывать беспрестанную тревогу, от которой так страдала прежде. Ей даже показалось, что теперь эти видения являются к ней в сопровождении мысленного послания «Не придавай им значения». Размышляя над этим странным явлением, Николь пришла к выводу, что все дело в ее общении с Жаном. Архитектор обладал каким-то особым чутьем, ему удавалось уловить ее состояние души, хотя девушка и пыталась скрывать от него свое беспокойство. Нежностью или шуткой, но он сумел вернуть ей веру в себя. Губы Николь тронула нежная улыбка. «Как прекрасно любить и быть любимой!» — подумала она. Ей захотелось позвонить Жану только для того, чтобы сказать ему: «У меня все хорошо, я счастлива и я… тебя люблю». Впрочем, одного взгляда на часы ей хватило, чтобы убедиться, что в Париже до рассвета еще далеко и что со звонком нужно подождать.

Эту ночь они проведут в столице Египта, а завтра рано утром их ожидает путешествие в Долину царей. Там, на западном берегу Нила ее ждала усыпальница Сети I.

Гамаль Нагиб был уполномоченным министерства культуры Египта в Фивах и на прилегающих к городу территориях. Под его юрисдикцией находились Луксор, Карнак, все памятники древности на западном берегу и долины со всеми их гробницами. Он познакомился с Николь, когда та писала свою диссертацию, а он был директором археологических ресурсов. Тогда они и подружились. На фото, стоявшем на столе в ее кабинете в Лувре, она была снята на раскопках именно с Нагибом.

— Как я рад снова вас видеть, мадемуазель Паскаль! — воскликнул он, когда Николь вошла в его кабинет.

При этом он церемонно, на арабский манер, сложил перед собой руки, хотя озорной блеск его глаз напрочь отрицал столь официальное приветствие.

— Доктор Паскаль, месье Нагиб, — улыбнулась Николь, накрыв ладонями руки Нагиба и целуя его в щеку.

— Доктор Нагиб, доктор Паскаль, — расхохотался ее собеседник.

— Мне кажется, будет удобнее, если мы станем, как и раньше, называть друг друга Гамаль и Николь. Что скажете?

— Ну, конечно, Николь. Как добрались? И присаживайтесь, пожалуйста. Вы многое должны мне рассказать.

Девушка устроилась в кресле у стены кабинета, а Нагиб сел напротив, отделенный от нее низким журнальным столиком.

— Я попросил, чтобы нам принесли чаю, — сказал он. — Думаю, вы не откажетесь составить мне компанию. — Николь кивнула. — Итак, — он опять улыбнулся, — теперь вы хранитель Лувра. Вы и представить себе не можете, как я обрадовался, когда мне сообщили эту новость. Рассказывайте.

Николь рассказала ему о том, как она жила после отъезда из Египта, а затем начала расспрашивать собеседника о его собственной жизни. Подобный взаимный интерес считался в этой стране нормой цивилизованного общения, но девушке было интересно послушать о работе руководителя археологической зоны Египта.

Наконец они подошли к теме керамической таблички и гробницы Сети I. Вечером Нагибу предстояло сопровождать Николь и де Лайне в зал шести колонн. Его уже подробно проинформировали о результатах расследования, проведенного Николь, хотя, насколько она поняла из этой беседы, он пребывал в неведении относительно деталей ее открытия.

— Ваш шеф рассказал мне не все. Я угадал? — Нагиб улыбнулся, заметив смущение Николь. — Не переживайте, это в порядке вещей. Этого не сделал бы ни один археолог, находясь в здравом уме и трезвой памяти. О Пьере де Лайне я и вовсе молчу. Даже если бы Пьеру вздумалось рассказать мне всю правду, я все равно ему не поверил бы, — рассмеялся египтянин. — Меня это нисколько не волнует. Таковы правила игры. Мне вполне достаточно того, что вы нашли какие-то сведения о чем-то, скрытом в гробнице Сети I. Очень скоро все наши сомнения развеются.

Николь вздохнула с облегчением и улыбнулась в ответ.

— Самое странное, Гамаль, заключается в том, что табличка, вокруг которой поднялось столько шума, не числится в архивах Гарнье. Вне всякого сомнения, она является частью коллекции, поскольку попала к нам вместе с остальными ее экспонатами, но на нее не было карточки. В Лувр привезли шесть табличек, а в архиве упоминалось лишь пять… пять остальных табличек. Да, все они представляют определенный интерес, но в них нет ничего выдающегося.

— А вы кого-нибудь спрашивали об этой табличке? Быть может, члены семьи или секретарь покойного месье Гарнье что-то знают?