Максим Жуковец - Ясныи день

Слышу голос из прекрасного далёка,

Голос в утренней серебряной росе.

Слышу голос, и манящая дорога

Кружит голову, как в детстве карусель…

Мы все слушали. Я это заметил. Мои попутчики прильнули лицами к окнам автобуса. В салоне стало удивительно тихо, хотя пять минут назад он гудел, как улей с пчёлами. Да и на улице всякое движение прекратилось. Все, кто был в это время на площади, подошли к студентам, чтобы посмотреть на юное дарование. Даже продавцы мороженного оставили свои лотки и смешались с гигантской толпой, окружившей крохотный оркестр. Из-за этой толпы я не видел ни Лену, ни Олега. Зато я слышал этот волшебный голос. Студенты даже не посмели подпевать. Они не хотели портить это волшебство. В самом деле, происходило что-то нереальное. Как в кино…

Когда пение прекратилось, наступила глубокая тишина. Все молчали. Было тихо, как в лесу зимой. Потом кто-то хлопнул в ладоши, ещё и ещё, и вот уже гром аплодисментов захлестнул площадь и наш автобус. Все сидящие в автобусе тоже хлопали.

Водитель уже перебрался в кабину, и, поаплодировав некоторое время, закрыл дверь и принялся заводиться.

Люди в салоне стали возражать, они хотели остаться и посмотреть на концерт. Но водитель сказал, что у него строгий график и что он не может ничего поделать. Смирившись с этим, люди успокоились. А я…

До меня только тогда дошло, что в суматохе я не взял у Лены и Олега никаких координат, чтобы с ними связаться. Я вообще ничего не знал о них, у меня не было никаких путей для общения с ними, которое так сильно хотелось продолжить. Я даже не попрощался с ними…

Вдруг осознав, что весь пережитый день и события были похожи на сказку, на радостную счастливую сказку, которую, возможно, я больше никогда не увижу, я бросился к кабине водителя. Просил остановиться, говорил, что сам найду способ добраться до дома, но все попытки уговорить водителя оказались тщетными. Он объяснял, что должен доставить каждого из нас в целости и сохранности, всё дальше уезжая от музыкальной группы студентов. Никто из пассажиров не мог понять, что я расстаюсь с чем-то необыкновенным, поэтому никто не поддержал меня.

Махнув рукой в сторону кабины, я прошёл в конец салона и посмотрел в задние стёкла. Другие тоже смотрели. Толпа, окружившая Лену, вдруг повернулась к нам и замахала руками, как будто говоря: «До свиданья!».

— Смотрите, они нам машут.

— Да ну?

— Правда, нам!

— Чего это они? — то тут, то там возле задних стёкол раздавались возгласы удивления. Многолюдная толпа сотней рук провожала автобус. И среди этой сотни я пытался отыскать ту одну, ту единственную ручку, которая, я знаю, махала мне, именно мне, прощаясь. И вся толпа по просьбе юной обладательницы этой руки махала именно мне. И я был растроган. Мне захотелось плакать.

Поездка на море надолго запомнилась мне. Первые дни после приезда я часто думал об Олеге и Лене и об их удивительном отношении к жизни и ко всему, что происходит в ней. Наша жизнь — это череда непрерывных событий, порою радостных, часто монотонных и скучных, иногда ужасных и пугающих, горестных и печальных. Любое событие заставляет нас переживать его в себе, реагировать на него импульсами своей натуры и часто, очень часто наши реакции — это страдание. Многие лица омрачены выражением страдания, которое люди прячут под искусственной маской благополучия и довольства, удовлетворения и даже счастья. Но увидев однажды сияющие глаза маленькой Лены и красоту Олега, я понял, что искусственное счастье — это всего лишь маска, которую никогда не спутаешь со светом счастья настоящего.

Там, на море, гуляя вместе с маленькой девочкой, я невольно любовался необычным притягивающим светом. Светом настоящего счастья, с которым она принимала любые подарки жизни.

— Скажи, что такое, по-твоему, счастье? — задал я тогда малышке взрослый вопрос.

— Счастье — это когда много улыбок, когда много любви. Это — когда много-много добра. Счастье — это когда всем хорошо. Когда радостно.

— А что заставляет тебя быть такой радостной, Лена?

— Я рада, потому что все люди вокруг — мои знакомые. Все цветы и травы, все зверюшки и птицы в лесу — мои знакомые. Лес — мой большой и добрый друг. У меня много друзей, — с этими словами она рукой показала на пляж, к которому мы приближались. Пляж был усеян многочисленными отдыхающими.

— И я всех их люблю, — добавила она.

— Ты хочешь сказать, что любишь всех этих людей? — удивленно спросил я.

Она посмотрела на меня ласково и с недетской осмысленностью мягко ответила:

— Да, Максим. Очень люблю.

— Как можно любить человека, которого не знаешь? — вслух размышлял я над словами девочки.

— «Я» знаю их всех. И тебя «Я» тоже знаю, — в тот раз она снова как-то странно произнесла местоимение я… Её интонация выделяла это слово, неся в себе некий глубинный смысл. Здесь и далее, используя разные шрифты, я стараюсь подчеркнуть это её особенное смысловое произношение, которое, как вы вскоре поймете, обладало сакральным внутренним значением. Тогда же, ещё не зная этого значения, я, взглянув на Лену, просто сказал:

— Действительно, меня ты уже знаешь. Но знать всех невозможно. Даже жизни не хватит, чтобы перезнакомиться со всеми этими людьми и пообщаться с ними. Наша жизнь так коротка, Леночка.

Она улыбнулась и ничего не ответила. Она взяла мою руку обеими своими и прильнула щекой к моему локтю. Так мы и стояли некоторое время. Потом я другой своей рукой погладил ее по волосам. Она опять заговорила. Тихо, самозабвенно и пылко она произнесла:

— Счастье — это море. Счастье — это Вселенная в зрачке каждого глаза. Счастье — это бьющееся сердце в груди ближнего. Это музыка природы в тишине горного леса. Это — журчание ручья. Счастье — это ты, Максим; это — Олег. Счастье — когда я могу видеть вас, когда я могу видеть их, — она вновь показала рукой на пляж. Потом тихо воскликнула: «О, Боже, сколько света! Неужели ты не видишь, Максим? Свет везде! О, Боже, сколько света…»

Она отпустила мою руку и, обратив свои ладони к солнцу, закружилась. Она кружилась и смотрела в небо, на огненный шар и облака. Она говорила удивительные слова, а я завороженно слушал её — кружащуюся маленькую красавицу: