Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

«Вроде Лучио?» — подумал я.

— Ну и прочих босяков — людей без достатка или хотя бы достойной работы. Им нечем похвастаться, кроме своего дурного воспитания.

— Как мне, например.

— Мистер Оленберг! — воскликнул Уинтерборн и застыдился, вспомнив, что я тоже из числа этих людей. — Вы — совсем другое дело. Но для Лили вы были незнакомцем, и она сама пригласила вас на бал. Правда, вы сказали ей, что знаете Уолтона, но уверяю вас, не скажи вы этого — разницы не было бы никакой. Она все равно позвала бы вас.

— Возможно, она это сделала по доброте душевной, — предположил я.

— Неужели вы ощутили ее доброту, войдя в бальный зал? У нее такое холодное сердце, что меня это начинает сильно расстраивать. — Он раздраженно тряхнул головой. — Вдобавок она считает себя здесь хозяйкой. Вы же видели, она даже на маскарад вырядилась королевой.

Мне показалось излишне суровым придавать такое значение простому костюму.

— Сколько раз я говорил ей, что она никогда не получит всего этого в наследство. — Он окинул дом широким жестом. — Она мне не сын и даже не родная дочь. А это родовое имение, и я остаюсь его владельцем, лишь пока я жив. Если у меня не будет сына, после моей смерти все перейдет к моему племяннику. Сейчас же я могу передать ей лишь ограниченное имущество и доход. Но она считает, что дом уже является ее собственностью, хоть я постоянно твержу ей, что это не так и что этого никогда не случится.

Уинтерборн закрыл глаза и вздохнул. Взяв себя в руки, он заговорил спокойнее:

— Одно дело — отменять заказы и раз за разом возвращать купленные вещи. Так ведь она еще нанимает прислугу без моего ведома. Не могу же я принимать на работу всех, кто ей приглянулся, а ведь эти трудолюбивые люди оставили хорошие места, чтобы приехать сюда. Что прикажете с ними делать? Это же не диван, который можно отослать обратно продавцу.

Уинтерборн уже несколько раз спас себе жизнь. Последнее его утверждение стало для меня новой пыткой: сколько страданий причинит ему моя месть!

— Вы объясняете поведение своей дочери тем же недугом, что вынуждает Уолтона преследовать меня ? — Я был не в силах так легко простить этого человека.

— Да, и это же сбивает с толку мою бедную Маргарет. Я уверен, что ее ветреность усиливает взбалмошность Лили: одна болезнь провоцирует другую. Порой Маргарет так яростно ревнует дочь, что это вообще непостижимо. А иной раз жена ведет себя так, будто ей невыносим сам вид девушки — мол, Лили достойна порицания. И если уж говорить начистоту, так оно и есть.

Уинтерборну вновь пришлось умерить свой пыл.

— Болезнь это или нечто другое, я во всем виню Уолтона, — холодно сказал он.

— Вы с ним когда-нибудь встречались?

— Однажды. И признаться, несмотря на глубочайшую привязанность к жене, познакомься я сперва с ее братом…

Я почувствовал, что Уинтерборну не хотелось продолжать, чтобы потом не жалеть об излишней откровенности, и решил встать. Я никогда так долго не сидел на стуле, но это неудобство оказалось приятным.

— Благодарю вас, сэр, за прямоту, — сказал я. — Я даже не мечтал о столь радушном приеме.

— Вы заслуживаете не только нашего гостеприимства, мистер Оленберг. Я позабочусь, чтобы вас снабдили всем необходимым. Если вам нужны средства (ведь в таком ужасном положении вы вряд ли подыщете себе работу), я с радостью их предоставлю. Мне лишь горестно сознавать, что я финансирую и вашего мучителя.

Он отвернулся, словно стесняясь своих следующих слов.

— К тому же ваше лицо… вызывает у меня необъяснимую реакцию. На нем столько шрамов и ваши черты так искажены, что не выражают никаких человеческих чувств.

— Я способен на чувства.

— Этого я не отрицаю, — сказал он. — Просто я их не вижу. На вашем лице я не могу прочесть ни единого признака осуждения, да хоть какой-нибудь оценки. Беседовать с вами — все равно что говорить вслух в пустой комнате.

Я шагнул к двери.

— Я обидел вас, — сказал он.

Я поднял руку: этот добрый человек и так уже много раз передо мной извинился.

— Вовсе нет. Но уже поздно. Мне пора уходить, пока мы не разбудили вашу жену или дочь.

— Напоследок скажите, что я могу для вас сделать.

— Мне нужно подумать.

Возможно, тут таилась разгадка, которая пока не была для меня очевидна. Разгадка всей моей жизни.

5 ноября

Ночью я услышал поблизости лай. Зная, что Лили тоже должна была быть рядом, я влез на скалу и зашагал к дому. Собаки вскоре учуяли меня и привели свою хозяйку.

— Виктор Оленберг , вы ушли с бала, не потанцевав со мной.

— Вам стало дурно, и вы выскочили из гостиной. Я решил, что вы убежали от меня. Я подумал, что вы убежите и сейчас.

— Пустяки. Просто меня затошнило от сигарного дыма.

— А не от моего рассказа?

— Какое мне дело до ваших рассказов?

— Признайтесь, — после бала этот вопрос все время вертелся у меня в голове, — в тот же вечер вы извинились и сказали, что «вовсе не хотели…», но не смогли завершить фразу. За что вы извинялись? Чего вы «не хотели»?

— Я никогда не извиняюсь, — ответила Лили с вызовом во взоре. — И если я что-то делаю, то это означает, что мне хочется это делать.

— Почему же вы убежали, когда ваша мать закричала? Другая дочь, напротив, поспешила бы к матери.

Она рассмеялась — как мне показалось, злобно.

— Сколько вопросов! К тому же вы не вправе их задавать.

Когда мне еще мог представиться такой случай — в то же время и в том же месте? Я схватил ее за руку грубее, чем намеревался. Мои пальцы скользнули за край накидки Лили, и меня поразила нежная белизна ее кожи. Она даже не попыталась вырваться.

— Вы не думали, что выходить одной в столь поздний час опасно? — Наверное, в моем голосе прозвучала угроза: собаки зарычали.

— Вы прямо как мой отец! — в раздражении воскликнула она. Вынашивая в душе злодеяние, я покраснел от этого сравнения с Уинтерборном. — Что здесь со мной приключится? Если грянет беда, значит, я сама ее накликала и готова за это заплатить.

— Как дорого? Ценой собственной жизни?

— Даже больше. — Она оскалилась так же, как собаки.

Я притянул ее к себе.

— В тот вечер вы услышали историю, потрогали шрамы у меня на шее… Что бы вы подумали и ощутили, признайся я, что все это правда?

Я сжал ее крепче, чтобы она не сумела освободиться.

— Этот рассказ я слышала много раз от матери, — сказала Лили, пристально смотря на меня. — Вы — Лоскутный Человек, Виктор Оленберг. Вас создали из мертвецов.

В ее взгляде не читалось ни страха, ни отвращения, но не было в нем и ничего похожего на сочувствие или понимание. С таким же видом она могла сказать: «Вы очень высокий, Виктор Оленберг».

Я отпустил руку Лили и, пока мысль об ее отце еще удерживала меня от убийства, велел ей немедленно возвращаться домой.