Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

— Нянько, не злись. Ничего не будет, обещаю.

— Ты и за рыб обещала, — проворчал Вася, а сестра все стояла над ним, покачивала телом согнутую спину. И он смягчился.

— Правда, обещаешь? Честно-честно? Наташк…

— Честно-честно, — ответила. И прибавила еще, — честно-честно.

Витька услышал в вопросе мальчика отчаянную надежду, смешанную с недоверием, и почувствовал, как дрогнуло сердце.

Наташа отобрала у брата фонарь, махнула толстым лучом влево, к повороту мыса:

— По берегу пойдем, по песку, как по дороге. Часа за три доберемся, если не отдыхая. А время детское, солнышко зимой рано садится… — И засмеялась, вспоминая, — летом с подружками раза три ночевали прямо на склоне, по траве покотом. И тетки с нами. Весело. Как в детстве, в лагере.

— И часто так? С рыбами?

— Не. Они редко приходят и еще положено, чтоб полная луна. И еще, ну еще кое-что, о чем мужчинам знать не надо.

— А я? — из темноты подал голос Вася.

— Ты пока не мужчина. И мой брат. Вот подрастешь, турну тебя, на километр не подойдешь к носу.

— Вот еще… А он?

— Этот? — Наташа просунула локоть к боку Витьки и прижалась покрепче, — этот не просто мужик, — мастер. Ему можно.

С полчаса шли молча, только Наташа мурлыкала и иногда гладила Витькину руку горячими пальцами, прижимала её к свитеру на груди. Впереди яркой звездочкой колол темноту маяк.

И вдруг остановилась. Сверкнули неожиданно, видимо, показавшись из-за скал, огни. Обрисовали силуэт катерка, поводившего носом над черной водой.

— Ага, — сказала со смешком, — вот и такси для нас.

Из темноты, похрустывая песком под тяжелыми шагами, вступила в круг белого света фонаря приземистая фигура.

— Погуляла, дружочек? — темные глаза сощурились на свет, мужчина прикрыл рукой лицо. Наташа поспешно отвела фонарь, утыкая луч в землю.

— Погуляла, Яшенька. А ты ждешь — не нас ли?

— Вас и жду. Подбросим до маяка. Что по темноте ноги бить, вон лодка, сейчас на катер, и в полчаса добежим.

Витька напрягся, но Наташа, успокаивая, незаметно погладила его руку.

— Славно. Спасибочки, заботливый мой, — и скомандовала, — ну-ка, мальчики, лезьте в лодку, удачный у нас день сегодня.

Голос ее и слова, уверенные и кокетливые, вступали в непонятное Витьке противоречие с торопливыми жестами и вдруг ставшей вялой рукой.

Пятна от фонарей прыгали по шпангоутам лодки, пересекались, качаясь, пока Витька залезал неуклюже, сердясь на самого себя. Бог весть что показали ему на отмели, ничего толком не объяснив, и хотелось идти, думать, слушая море справа. Но, вместо покоя, — темный яшин взгляд над морской водой, как свет фонаря, что прыгает внезапно, не уследишь, смотрел, казалось, из ниоткуда, отделяясь от самого человека.

«Зверь», — куснула настороженная мысль, — «Зверь… Джунгли…». И закололо иголочками по коже, под одеждой, шевелясь вдоль рисунка — через плечо, между лопаток к пояснице. «Я здесь», напомнила татуировка и Витька увидел мысленно, как струится по его телу цветная широкая лента. А он почти и забыл. Но под яшиным взглядом, выбирая место, куда поставить ногу в качающейся лодке, держа потными пальцами камеру — не уронить бы в черную воду, вспомнил…

Будто прочитав настороженность по движениям тела, насторожился и рыбак. Следил неотступно, как из темных зарослей. Так пересекается реальность со снами?

— Ты, фотограф, следи, ногу-то куда ставишь! — хрипловатый голос вплелся в плеск волн о борт лодки и Витька тут же оскользнулся по скомканной мокрой сети, взмахнув рукой с камерой. Больно плюхнулся на деревянную скамью и, уже сидя, пережил, как, булькнув, падает в воду фотоаппарат. В нем же — рыбы, лицо Наташи сквозь толщу воды, закат, и ее сведенные над головой руки…

Испуг потери был силен и все остальное Витька замечал смутно. Качалась лодка, скрежетала по железному борту катера, лезли вверх по деревянным плашкам трапа, спускаясь после в салон по узеньким железным ступеням. Только на мягком кожаном диванчике Витька отмяк, расслабился, бережно уложив камеру на коленях. Прикрыл её ладонями и осмотрелся.

Мотор тарахтел вхолостую, тусклая лампа под низким потолком набирала и теряла свет, словно прислушиваясь к двигателю. Качало, пахло табаком и мужским потом. Блестело темное от старости дерево столешницы. Диванчики сходились треугольно, повторяя очертания носовой части катера. Из тумбочки меж двух изголовий торчал оранжевый хвост ремешка спасательного жилета.

Было так уютно, спокойно, что Яшу, с его темным тяжелым взглядом и каменно-красивым лицом, хотелось вырезать, с хорошим запасом, отнести на корму, дождаться, когда завихрятся белые буруны на черной воде, и — выбросить вслед за наташиной бутылкой. Пусть они там, вместе в ночном море, навсегда.

…Наташа сидела напротив и свет падал на спокойное лицо. Уютно подобрала ноги, скинув на пол кроссовки, и Витьку покоробило, когда, не глядя, а зная, повела руку за спину, — положить на краешек иллюминатора заколку, что выпадала из кармана куртки. Теперь свободной рукой девушка гладила старую кожу дивана. Яша, присев рядом, но все-таки, поодаль, держал руки в карманах кожаной куртки. Вася притулился в уголке дивана и его почти не было видно в слабом свете.

— Петро, принеси угостить фотографа.

Неразличимая фигура проявилась в проёме и затопала по узкому трапу, хлопнула дверь, впуская погромче звук двигателя и снова отрезав.

— Мы домой, на маяк, дядь Коля ждет, — голос Василия натянулся.

— Подождет Колясик. Якорь бросим, тебя на лодке Петро оттарабанит. Не ссы, малой, мы на виду постоим, часок, все путем. Познакомимся поближе, да, фотограф?

Витька посмотрел на сидящего напротив мужчину. Снова пробежали по коже иголочки, и, мешая прошлое с настоящим, увидел, как светлеют волосы, становится монгольским прищур, уже не яшиных широких глаз, а — Карпатого. Молчал, предвидя следующую фразу, с теми же интонациями, что и в закоченевшей ноябрьской пустоши под Москвой.

— Да, фотограф? — с нажимом и угрозой, не сомневаясь в поспешности ответа.

И Витька почти успокоился. Вспоминая разговор Карпатого с Ладой, со злостью подумал, справится. Но тосковал, зная, к чему его толкают.

— Если Наташа не против.

— Скажи, какой рыцарь, — Яша улыбнулся, — не боись, не заскучает. Да, сестричка?

Мерно постукивал двигатель, над головой тяжело ходили. Иллюминаторы темнели слепыми пуговицами и Наташа отозвалась голосом беззаботным и веселым, будто скользящим по льду:

— Да, братишка. Завтра день свободный, выспимся. Где там Петро долго ходит?

Васька в углу зашевелился было, но сестра остановила голосом холодным и жестким:

— Вася, сиди. Достал заботами своими. Подойдем и двинешь спать. А я взрослая уже. Давно взрослая. Понял?