Елена Блонди - ТАТУИРО (HOMO)

– Ты готов?

– Да!

И все, кроме ветра, пропало. Плотный воздух обтекал лицо, скользил по коже.

«Летим!» – мелькнула восторженная мысль и сменилась боязливой – «или падаем…». Он напряг зрение, пытаясь разглядеть женщину рядом, но темнота была полной – черный ветер. Сердце сжалось, и тут же – пожатие холодных пальцев.

– Не бойся! Отпусти себя! – дыхание выбивалось из тугого ветра, щекотало ухо. И Витька понял, что надо делать: чувствуя, как закипает кровь, отбросил страх, сжал ее руки. И сразу ускорился полет. Запрокинул голову, смеясь в кромешную тьму. Женщина вторила ему нежным смехом.

Как две рыбы, прильнув друг к другу телами, они кружили в ночном пространстве с немыслимой скоростью. Синхронно изгибались, вонзались в темноту, бросались из стороны в сторону, ныряли вниз и камнем падали – бесконечно долго, чтобы потом, прогнувшись, снова нестись вверх, переплетая пальцы и запрокидывая лица навстречу мраку.

«Ноа!» – мысль становилась ярче, объемнее, переполняя мозг:

«Я знаю имя! Ноа! Н-на Нуи-и Ноа!!!»

– Эй! Вить! – темнота схлопнулась, оставив вместо себя жиденький серый рассвет, замаячила перед глазами растрепанная голова, – ты чего? Проснись! Мне уходить надо, а сигареты где? Я свои в клубе забыла.

Витька зажмурился, пожалел, что не умеет сворачивать уши. Дура Ирка – такой сон испортила! Лежал, притворяясь спящим, гулко билось сердце. Во рту пересохло.

– Хватит дрыхнуть! Обещал отвезти домой! Мне ж сегодня еще на фотосессию! – в Иркином голосе послышались визгливые нотки.

– Обещал, так отвезу, – в подушку пробубнил Виктор, – дай проснуться.

– Дай-дай! От вас только и слышишь, что дай! Один без денег, другой без машины, ты вот – думала нормальный, а туда же, всю ночь орешь и мычишь! Догоняешься чем-то, что ли?

Витька вздохнул и сел в постели, обнял колени:

– Чего верещишь? С похмелья? Так не надо было вчера с двух рук коньяк хлестать. Тоже мне, декадентка хренова! Нет бы, завтрак с утра приготовить, или кофе!

– Тебе-е? Кофе?!! – Ирка промахнулась помадой мимо губ, – да ты кто такой? Со мной, знаешь, какие люди общаются? И, между прочим, завтрак в постель приносят!

– Ага, только не общаются, кошечка моя, а употребляют.

– С-скотина!! – Ирка, тряся стильными разноцветными кудряшками, подхватила сумочку, рванула дверь спальни. Уперев подбородок в колени, Витька наблюдал за ней с мрачным удовлетворением. Не меняя позы, выслушал, как буйствовала в прихожей – там зазвенело, глухо брякнуло, заныла гитарная струна. Дверь в спальню с треском распахнулась, и мимо кровати снарядом пролетела вычурная бронзовая ваза, сбила табуретку и вместе с ней въехала под стол. Старый паркет украсили выпавшие из вазы старые перчатки и носовые платки.

Входная дверь захлопнулась.

«Умница!» – констатировал. «Не стала высоко кидать, побоялась стенку испортить». Упал на подушку, закрыл глаза и попытался вспомнить, как летал. Не вспоминалось.

Потянулся и снова сел, сбросив одеяло. Рассеянно потер ногу. Под ладонью заболело.

«Татуировка!» – радостно спохватился. Вытянул правую ногу и уставился на подживающий рисунок. Разноцветная змейка обвивалась вокруг голени, захлестнув щиколотку тонким хвостом. Узкая головка почти легла на колено. Осторожно провел пальцем по раздвоенному языку.

– Красавица! – прошептал, разглядывая переливчатую чешую, – прямо живая!

И нахмурился. Кажется, полмесяца назад, когда только вернулся от мастера, головка змейки была немного ниже.

– Ты ползаешь, да? – снова погладил припухший рисунок. Рассмеялся и тряхнул головой. Глупости! Просто, так близко он свою новую татуировку еще не разглядывал. У мастера было слишком больно – невозможно сосредоточиться. А потом начались эти сумасшедшие две недели, и было не до любования.

Он спрыгнул с постели и, не одеваясь, отправился в кухню. Посвистывая, сварил кофе.

Развалился на кухонном диванчике, отхлебнул, обжигаясь. Подумал, и отключил телефон. Обойдутся без него пару часов!

Забавно, еще месяц назад напрочь никому не был нужен, а сейчас!… Поглядывая на огонек телефона, безголосо разрывавшегося на кухонном столе, Витька лениво перебирал в памяти события последних недель.

Дожив почти до тридцати лет, Витька Саенко был образцом умеренности, если не сказать – усредненности. По утрам, бреясь в маленькой ванной с высоким потолком в рыжих разводах, он рассматривал себя в зеркало и думал, а может быть, так оно и надо? Серые глаза и русые, коротко стриженые волосы, не слишком широкие плечи и не самая атлетическая фигура. Рот как рот, нос как нос. Разве что уши торчат, да и то не слишком. Ничего, в общем, примечательного.

Нормальная внешность, обычные мозги, непыльная работа фотографом в притулившемся на задворках одной из московских улиц НИИ. Но все-таки… Почему какие-то бесталанные, никчемные экземпляры блистают на тусовках, снимают отпадных девиц, зарабатывают денег на тв, а он – профессионал, не дурак, не урод – пустое место?

Больше всего задевало невнимание девиц.

– Харизма, братишка! – ораторствовал его напарник, рыжий и крючконосый Степан, выпроводив поутру из их фотолаборатории очередную длинноногую пассию и щедро подливая в кофе дорогущего коньяку, – угощайся, Лилька вчера две бутылки притаранила. Портфолио делаю, для модельного агентства. О чем я? А, харизма – ты получше меня умеешь бабу посадить-поставить, вон, неплохие портреты заворачиваешь! А идут – ко мне, да! Косяком идут! Вечером в клубе на Ордынке буду, стрелка еще с тремя курочками, портфолио просят. Я бы тебя взял, да сколько можно – две недели таскались по тусовкам без толку. Вареный ты, Витус, какой-то…

…Ну, не знаю я, в чем дело! Ты, может, волосы покрась в зеленый. Или бровь проколи.

– Да что я голубой, что ли…

– Или татуировку сделай! На самом видном месте! Чужого наколи или еще какую хрень!

– Ага! На лбу!

– Ну, не на лбу. …Не знаю. Я ведь так, для примера. Все равно не станешь. Характер не тот. Ну, я, это, отвалю сейчас, ладно? Прикроешь, о`кей?

И Степан убегал, семеня кривыми ногами.

После одной такой беседы, прибирая в лаборатории разбросанный Степкой хлам, Витька нашел маленький флаер. Золотисто-коричневый бумажный прямоугольник, сложное переплетение разноцветного рисунка. Повертев бумажку в руках, красивая… – сунул в карман.

Вечером, в просторной и гулкой кухне, за окном которой фонарь гнул железную шею, заглядывая за провисшую занавеску, вспомнил про рекламку и, под свист красного чайника, поедая из банки фасоль, залюбовался прихотливой вязью. Потянувшись за хлебом, глянул на картинку немного сбоку и прочитал в рисунке слово ТАТУ. Восхитился. Забыл про еду, полчаса вертел бумажку, разглядывая под разными углами. Слово среди ярких завитков то появлялось, то пропадало. А под рисунком, в нижней части флаера, маячила, раздражая глаз, мутноватая точка – как бы дефект печати. Фотограф в нем недовольно морщился, – точка мешала. Хотел прикрыть ее пальцем, но вдруг будто прозрел: