Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Лежать и слушать, как в кухне гремит посудой Лариса, было правильно. Купол, прозрачный, высокий и прочный, был здесь. И как же хорошо, что есть этот защищенный дом и его странная для обычных людей хозяйка, которая многое говорит и делает поверх общих слов и дел.

Сетчатая белая занавеска отбрасывала вафельную тень на полки с книгами. Витька смотрел и время его растягивалось, позволяя лежать и смотреть, как золоченые корешки покрываются сеточками теней и потом, когда солнце прячется, снова остаются одни, сами по себе.

— Васька пришел, — сказала за дверями Лариса и протопала к выходу твердыми небыстрыми шагами, кинула во двор высокий крик:

— Цы-ыпа, цы-ыпа, цы-ыпа!

Кричала и слышно было, думала о другом.

Василий сидел в кухне, весь окунутый в дневное солнце и чай парил широкими струями над засвеченной чашкой.

— Ну, ты спишь, — сказал и стал дуть на кипяток. Когда поднимал голову, на щеках засверкали капельки пота.

Витька улыбнулся, схватывая в рамки картинку залитой светом жаркой кухни и стриженого мальчика с большой чашкой.

— Да. Дурацкая ночь получилась. Лег там, проснулся здесь. Ты чего прибежал, просто так?

— Дело есть. Ты пей чай, потом скажу, — был он суров, говорил кратко и неожиданно по-взрослому, не улыбаясь.

Марфа посмотрела на обоих сидящих, подумала и выбрала Ваську. Помесила лапами на коленях и заурчала, прикрывая глаза. Тот погладил ее, но морщинки со лба не сошли. Витька хлебал чай, заедал куском рыхлого хлеба с подтаявшим маслом и думал, что сказать о Наташе. Вчера, выходит, и не видел ее.

— Спасибо за чай, теть Лариса. Пойдем погуляем, Витя, да?

— К морю?

— Там шумит, — Василий нахмурился, попадая в рукав шуршащей курточки, — разговор есть, ну если хочешь, пойдем к морю, а потом наверх.

Море билось так же, как ночью, но сверкало в тускнеющем свете прошедшего полудня и видно было, как заворачивает в воду рыжий песок, подгребает под себя, и снова тащит на берег. Просторные волны оставляли плоские пенные ковры, большие и нежные, как шали из козьего пуха. Узоры и завитки закручивались, переплетались и тут же исчезали под новой волной.

Василий пошел вдоль, по кромке пены, где песок прибит, как цемент. Витька шел рядом. Говорить здесь и правда было нельзя. А когда волна грохала себя о берег, сверкая солнцем, хотелось крикнуть, чтоб быть вместе с морем.

Пройдя пару старых лодок, полузасыпанных песком, Вася свернул к домам, в широкий проход между беленых каменных заборов. Витька шел следом.

— Вась, летом тут на лодках, наверное, посиделки?

— Ага. И дальше, видишь, где скалы маленькие? Там мидий много, костер делают и там сидят.

— Я так и думал.

— Рассказывают всякое.

— И ты сидишь?

— Не, большие прогоняют. Но мы за скалой хоронимся и все слышно.

Между домов ветер гулял от стены к стене и грохот волн толкался в спину, заставляя прибавлять шаг. Пахло свежими огурцами. Или арбузами. Зимой морская трава не гниет, солнце ее не палит, подумал Витька, вот и арбузы. А кто приезжает летом, те и не знают, что зимой вот так. И припомнил, когда пару раз мыл под краном в своей кухне фасоль, то в воде она гремела, как галька, которую таскает морская вода. Сразу приходила тоска. Хотел сюда, наверное.

Проулок поднимался выше, карабкался на холм, а дома не успевали, оставаясь внизу, и только цепкие проволочные изгороди провожали их до середины подъема.

Рыжий подшерсток зимней травы покрывал круглую спину холма и стоял торчком, не поддаваясь быстрому ветру. Море здесь шумело негромко, но все сказанное ветер вырывал прямо изо рта и уносил.

— За верхом, дальше, там доты. Туда пойдем, — Вася махнул рукой в сторону огромной бетонной лепешки, пришлепнутой наискось через макушку холма.

Обойдя вросшую в землю крышу, спустились на несколько метров и вошли в просторную землянку с каменными стенами. Через круглые проломы внутрь смотрели полынные ветки, бились о камень стен.

— Черт! Это же от снарядов дыры!

— Ага.

Вася ушел за угол и загремел там. Витька ходил по приземистому помещению, смотрел в низкий потолок, перехваченный ржавыми балками. Слышал вой снарядов, что попадали вот сюда. Каково здесь было тогда?

— Иди сюда.

За углом на огромном плоском камне лежала картонка и стояли на ней серые стаканы, пара алюминиевых вилок. Вася сидел на камне поменьше. Витька подошел, сел на перевернутое мятое ведро, разглядывая на стене рисунок разноцветными мелками: длинный паровозик гусеницей и на открытых тележках-платформах — человечки. Под паровозиком надпись на латыни, длинное что-то.

— Это кто же рисовал? Вы? А писал кто?

— Не. Это из экспедиции дядьки тут сидели. Если дождь и неохота домой. Пели песни, на гитаре играли.

— Надо же, — Витька смотрел по сторонам, привычно ища взглядом тонкие шприцы, пустые бутылки. Бутылки были, валялись в углу. Шприцов не было.

— Ну, давай, рассказывай дело свое.

Василий сидел прямо, положив руки на картонку. И одной рукой, сгибая пальцы, царапал, сдирал заусеницы. Было так тихо, что щелчки ногтей о кожу слышны. Витька поморщился и мальчик сразу руку разжал, сунул в карман.

Смотрел прямо на Витьку зелеными Наташиными глазами и лицо его было мрачным, крепким лицом человека, все решившего для себя.

— Ты сказал, на рыбалку поедешь, сети вынимать. Поедешь?

— Если возьмут, поеду.

— Возьмут. Он уже хвастался Петрухиному бате, что ты на него работаешь.

— Так…

— Ага. Сказал, что теперь на него столичные работают. Ну и ладно. Он может тоже пойдет, за рыбой. Он щас нечасто ходит, потому что начальник. А ты его в бухте отведи в сторону, от всех, и там убей.

— Вася! Ты с ума сошел что ли? Ну как я человека убью?

Василий положил руки перед собой, зашуршав старым картоном. Сказал, глядя на кулаки:

— Не человек он.

Витька вскочил, загремело упавшее ведро.

— Тебе сестру жалко, ну да. Но ведь нельзя так! Пусть он сволочь, но нельзя человека взять и убить! Я не могу!

— Точно не можешь? — голос у Васьки задрожал и сорвался.

Витька замолчал и отвернулся к паровозику-гусенице. Увидел, вместо цветных тележек нарисованные неумело сугробы, и между ними багровые пятна начирканы грубо. Человечки, что ехали куда-то, размахивая палочками рук, уже не едут, а стоят кучкой сбоку, глядя на пятна, где до того лежали эти, закоченелые уже, которых увезла машина.

— Ну, бывает всякое в жизни, — охрипшим голосом сказал, — драки бывают, защищаться приходится.

Тонкий ветер свистнул над головами, проскакивая из круглой снарядной дыры в щель выхода.

— И нелюди бывают. Но когда они первые ведь, тогда еще куда ни шло.

Василий молчал.

— Надо бы тебя домой погнать и больше не говорить об этом! Или прекращай! Ну, хочешь, пойдем вместе, что у вас тут, сельсовет? Расскажем, что у него там и как.