Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

— Да.

— А третий и колокольцы, это уже мое было, сердечное. Вишневого цвета и рисунок из фосфорной краски. Зигзаги и звезды. У колокольчиков на проволочке внутри стеклянная бусинка, качнешь и звенит тонко, как не отсюда. …В темноте на елке рисуночки светились зеленым. И казалось, висит не шар, а горсть звездочек в пустоте. Как маленький мир. Я ложился на все время, пока елка стояла, на диване в гостиной, переезжал туда вместе с постелью из своей комнаты. Это уже ритуал, обычай, не обсуждалось. И пока не засну, смотрел на эти в темноте звезды и зигзаги. Иногда вставал босиком, подходил наощупь и закручивал шарик на нитке, долго. И потом смотрел, как мир крутится в темноте, сперва быстро, а потом все медленнее. Они и сейчас у мамы в Киеве живут. Только один колокольчик разбился. Жалко.

— Жалко…

Витька рассмеялся.

— Я ведь их слегка попортил, не удержался. Сцарапал пару звездочек и несколько полосок, спрятал в спичечный коробок. Потом носил с собой в школу и мы туда смотрели одним глазом. Это не фосфор был, а знаешь такая штука, которой поплавки заправляют. Чтоб светила, надо сперва на свету подержать. Так что к утру звезды на шарике гасли.

— Хочешь, елку поставим? Только придется ехать в лесничество, покупать и тащить сюда.

— А сама-то ставишь?

— Одна я. Не ставлю. Я вот за ветками собралась, наломаю потихоньку в лесополосе и на стенку повешу. Запах и красиво. Идти нужно к вечеру, чтоб не увидел никто. А то сходите с Васяткой. Он тебе покажет, где.

Витька посмотрел в окно. Солнце заливало огород и блистали под лучами голые ветки деревьев и кустов, казалось, по ошибке без листьев. Подумал о сугробах во дворе московского старого дома, о серой с коричневым мешанине на дорогах и тротуарах.

— Сходим. Я с удовольствием.

— Славно. Я в магазин пойду и бабке его передам, пусть прибегает. Она там торгует мелочью всякой.

«Привет, подружка Наташка!

И не удивляйся, что буквы кривые, рука еле работает. Потому и письмо короткое будет, а хотел длиииинное для тебя. Или для себя. Живу я уже не на маяке, а в поселке Нижнее Прибрежное. У бывшего библиотекаря Ларисы, на пенсии она сейчас. Расскажу потом. Еще снимаю репортажи для местного царька-бригадира, ну чисто вождь в племени, ей-ей. Расскажу. Извини, не рассчитал, рука болит, карябаю еле-еле. Много всего, но я только о главном скажу. Ноа, моя змея Ноа, она учит меня. Но не любит, понимаешь? Она вроде без сердца, хотя когда становится женщиной, ну, совсем настоящая. То есть, я сам должен думать о себе, о своем сердце и о том, какой путь выбрать. Когда только началось все, я думал, вот он — выбор. Я выбираю полет. Там, где можно идти за своим талантом, не продавать его. И вот сейчас дорога снова разделилась и снова выбор. Наташа, есть темная сторона. Может, туда ведет меня Ноа во снах? И мне очень туда хочется. Сны казались безопасными, отдельными от реальности, но сейчас темное пришло прямо в жизнь. И мощное оно, тащит. Не знаю, что делать с собой. Я бы хотел все время на свету, как раньше. Отвернуться от черного и не смотреть. Раньше и не смотрел, чтоб не больно. А сейчас… И что мне делать? Вдруг я не смогу вернуться, Нат? А отворачиваться дальше не получается. Будто темнота пришла за мной сама.

Больше хотел, но засыпаю. Целую тебя в нос, ты, наверное, мой ангел. Смешной.

Твой В.»

Ближе к закату Лариса сказала поскребшемуся в калитку Васе:

— Завтра, парень. Умаялся, спит, может к ночи встанет чаю попить и снова свалится. Да пусть уж.

Так и получилось.

На следующий день Василий шел рядом с выспавшимся Витькой, тащил подмышкой клетчатую свернутую сумку. С горушки махнул рукой на темную волну деревьев по трем холмам:

— Вон. А летом там даже маслята. Но теперь мало. С города приезжают на машинах и все собирают.

— Неблизко. В темноте обратно дойдем?

— Луна уже. И фонарик. Я у теть Ларисы переночую, мне разрешили.

Тропа узкой лентой прорезала зимнюю траву — короткую на верхушках холмов и длинную в низинах, лежащую спутанными прядями, цветом в вечернем солнце, как ларисины волосы. Идти было приятно, твердо, солнышко подсушило глину. Витька держал рукой на груди камеру, смотрел и сладко дышал, радуясь морю и запахам степи. Только иногда вспоминал колючий взгляд Генки, когда рядом, почти касаясь плечами, ворочались в зыбкой байде, над сумрачной зимней водой. Темные ряды сосен уже выстроились различимо до веток на склонах соседнего холма и Вася схватил Витьку за рукав. В низине поодаль черным жуком приткнулся знакомый джип. От него вверх, к соснам вилась узенькая тропка.

— Он там.

Витька встал, как запнулся. Стряхивая головокружение, оглянулся, убедиться, что там, на краю зрения — море, а не полуразрушенная дача в колючей проволоке. И автомобиль, не красный ли он спрятался в тени? Вскинулась в голове картинка из прошлого: Карпатый стоит, опершись задом на красный капот, заправив большие пальцы за ремень, а сбоку — Жука, мочится на траву, не прячась. Не обращая внимания, что виден девушке, сидящей в салоне. Лада…

— А что он там? Зачем? Не за ветками же!

— Не знаю.

Вася потоптался. Оглядывался, думая, морщил лоб. Неловко пожимая плечами, посмотрел снизу Витьке в лицо:

— Вить, я боюсь.

— Ну, пойдем с другой стороны. Вон еще тропинка.

— Пойдем с другой. Пусть он нас не видит, хорошо?

Витька положил руку на его плечо:

— Конечно. И далеко не пойдем в лес. С краю наломаем и той же дорогой — обратно. Не увидит он нас.

Солнце ушло за холм, за поселок, прокатив по улице меж домами последние теплые светы. Но темнота еще не встала стеной, медлила. И все вокруг, как на елочном шарике из детства, подернулось серебристо-серой пыльцой. Ее не сдувал зябкий вечерний бриз, она просЫпалась из безвременья на траву и небо, увела в смутную тень лощину, затуманила бока черного джипа, ложась дымкой на плошку моря, видную в далекой седловине. И только сосны стояли тёмно, топыря вниз колючие многие руки. Тыкали в серебристое небо острые верхушки. Но не доставали до неровной луны, наливавшейся бледным светом.

И чем ярче светила луна, тем виднее тени на узкой тропинке.

Взобравшись по склону, постояли, привыкая к сумраку.

— Да вот здеся можно. Фонарик не включай, да? — сказал шепотом Вася.

Подсекая прихваченным с кухни ножом разлапистые ветки у самого ствола, тянули, пачкая ладони смолой. И, оторвав, запихивали в просторную сумку. Взяли пять, хотели еще, но Витька покачал головой, хватит, не жадничать. Сумка кубом стояла, белея квадратами рисунка на блестящих боках.

— Ну, обратно? — Витька взялся за ручки липкими пальцами и замер. Низкий звук проплыл под ветками, просачиваясь через длинные иглы, пришел и ухмыльнулся, будто разглядывая — поймете, что я такое?