Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

— Витенька, вы поди мерзнете. Что ж летом не едете, когда жарко и купаться…

— Да мне хорошо у вас, Дарья Вадимовна, и зимой. Оденусь пойду…

— Да я только печку вот. И завтрак принесу, если встали. Я в город еду, потому разбудила, не надо ли чего?

И, глянув остро в сонное лицо без мыслей, на угол кровати в проеме спаленки, уставилась на россыпь каменных крошек на полу.

— Ну, вы просыпайтесь, я сейчас, горяченького и пирожки свежие. Гуляли вчера, вижу…

Виктор пробормотал что-то, но дверь уже захлопнулась.

За полчаса успел умыться и смел насоренное в угол комнаты. Вернувшаяся хозяйка медлила уходить, переставляла на скатерти чашки и тарелку с горой мягко пахнущих пирожков.

— Попейте со мной чаю, — не выдержав паузы, сказал Витька.

— А где Наташа? — вдруг спросила та, разливая по чашкам чай.

— Я не знаю, — удивленно ответил Витька, — а где? В смысле, случилось что?

— Не знаю, — Дарья Вадимовна поджала губы, — вечером пришла, молчала и ушла к себе быстро. Не поужинала. А с утра, уж на что я ранняя, ее уж и нету. Я думала…

— Как видите, нет. А куда она могла уйти? В такую погоду?

Хозяйка помолчала. Звенела ложечка о край чашки и ветер выл, бился в стекло.

— Сама — никуда. Приехать могли за ней. Дружков-то много. Слишком даже.

Виктор кашлянул и она замахала пирожком:

— Не собираюсь я рассказывать! Мне оно надо? Только вот предупредить. Ты не местный, так поменьше с ними тут, поменьше, понял?

Глядя, как дрожит в ее руке надкусанный пирожок, Витька подумал, дело не только в прошлой влюбленности хозяйкиного мужа. …Как она его на ты, сама не заметила даже.

— Дарья Вадимовна, не волнуйтесь.

— А ну случится что? Никого же нет, кроме нас! И за твои квартирные после не будем знать, как от проблем сдыхаться! Прости уж, что я так…

В неловкой тишине пили чай. Витька жевал пирожок, в другое время вкусный бы, с начинкой из ежевичного варенья. Неужто Яша вчерашний объявился ночью? Возможно. И ничего не сделаешь, да и не надо, у них тут свои связи, тайные, явные.

— Ветер если к вечеру не убьется, три дня будет дуть, — культурно доложила хозяйка. Подлила себе кипятку и Витька уныло приготовился слушать.

Но та пила чай, ела пирожок, а после встала, вздохнув, и пошла к двери. Уже взявшись за ручку, повернулась и, подаваясь к нему отчаянным лицом, раскрыла рот. Но только махнула рукой и вышла в завывание ветра.

Витька прожевал и проглотил. Все еще медленно просыпаясь, разозлился: подумаешь, тайны мадридского двора! И резко пошел к двери на новый стук, ожидая — вернулась, рассказывать о блядстве Наташином, и о местных босяках.

Но в бок ему толкнулась стриженая макушка и незнакомый мальчишка, больно топчась по босым Витькиным ногам, прикрикнул:

— Да подержи, не видишь, силов у меня не хватает!

Витька захлопнул дверь и уставился на гостя. Лет девяти, не больше.

— О! Чай! — мальчишка поддел носком сапога пятку другого, стащил, второй снял руками, пыхтя, и направился к столу.

— Ты еще кто?

— Вася я.

— Ну? А я думал, Эдуард. Ты чей вообще?

— Я пирожок возьму… Наташа велела сказать, щас придет, мы в степь ходили, она тебе сюрприз искала.

Витька сел напротив Васи, рассматривая круглое лицо с острым подбородком и обметанные ветром губы с трещинками в уголках.

— Нашла?

— Ага. Только теть Даша во дворе ее встретила, воспитывает под навесом.

— Понятно. А тебя что ж не воспитывает? Ты как здесь вообще появился?

— Меня что воспитывать? Я сам по себе. Утром пришел, рано. К Наташке. А она сразу, пойдем да пойдем в степ, для Вити поищем. Вот и ходили, как два верблюда, по холодище такой. …Чай хороший, горячий. Пирожки у ней всегда вкусные. Я вот этот съем еще, а эти — Наташке, хорошо?

И снова Витьке пришлось идти к дверям, чтоб помочь уже Наташе справиться с ними. Она смеялась, свежая, пахнущая морем и степью, удерживая рвущуюся от порывов ветра дверь, роняла с локтя стебли из охапки разноцветных сухих трав:

— Познакомились уже? А мы вот, смотри, ходили в Козью балку, я набрала тебе бессмертников и кермека. Достань вазу там, на шкафчике.

— Сюрпри-из! — Витька рассмеялся, радуясь тому, как она улыбается и волосы, спутанные ветром, закидывает за спину, дует на замерзшие руки.

— Это не все. Васька, достань в куртке.

Мальчик выгреб из кармана охапочку остро пахнущей рыжей травы.

— Бросай в чашки, сейчас чай степной будем пить.

…Поплыл над столом запах чабреца, окутывая комнату летучим туманом. В углу красным подсолнухом созревал рефлектор. Наташа не умолкала:

— Недалеко отсюда — балочка, в ней скалы. В расщелинах чабрец даже зимой! А летом инжир вызревает.

Запах покачивался, напоминая о жестяном звоне летних кузнечиков, и о том, как жаворонки дрожат серыми крыльями над маревом, будто запах травы их держит…

— Спасибо. — Он грел об чашку ладони, прихлебывал горьковатый отвар. И, глядя на них, усевшихся рядышком, удивился:

— А у вас, волосы, оказывается, одинаковые?

— У нас много чего одинаковое, да, Василь? И мать у нас одна. Отцы только разные, — и Наташа сунула брату еще один пирожок, провела рукой по каштановой макушке.

— Жаль, ветер, а то мы бы тебя, знаешь, куда отвели! О-о-о…

— Убьется ветер, — сказал Вася, — к закату.

— Точно? — Наташа прищурилась на него с напускной суровостью, — ты, метеоролог, не соврешь, так пойдем, а?

— Только смотреть. Обещаешь? — Вася мрачно глянул на веселую сестру.

— Обещаю, нянько, обещаю! Но Витя — фотограф, ему надо показать, понимаешь?

Витька пил чай и не вмешивался, пусть уж само идет. Василий ему понравился и доверия внушал больше, чем девушка.

— Только идти далеко. С полудня пойдем. Фотик свой сготовьте, вдруг дождь кончится, — распорядился мальчик и встал, вытирая ладошкой рот:

— Спасибо, в общем. Я на маяк. Наташ?

— Иди уже, я сейчас.

Когда Вася ушел, посидели молча. Наташа тихонько напевала, похоже вся уже в послеобеденной прогулке. На вопрос о том, куда, махнула рукой, мол, сюрприз, после. И вдруг поднялась и быстро ушла, прихватив пустой чайник.

… Потом Витька долго бездельничал, валяясь на покрывале, собирал мысли, вспоминая сон. Он был у самого входа. Уже у входа! Меняются ли эти сны от того, что с ним наяву происходит? И надо ли тогда наяву что-то менять, или делать? От незавершенности ночного ныло под ложечкой. Махнуть бы рукой на мысли о снах, плыть по течению дня, вслед за солнцем, прорезающим тучи…

Слушал ветер, а тот насмехался, гудя, царапал окно горстями песка, — с берега принес, не поленился. Васька сказал — убьется? Такой сильный, уверенный и вдруг — стихнет, уползет в расщелины выстуженных камней. Витька попытался представить, но голова кружилась, будто от порывов ветра полетело все рваными бумажками и сил нет ухватить, а пальцев — собрать. Зевнув, прикусил язык и повернулся на бок, просунув руку под подушку.