Петр Катериничев - Корсар. Наваждение

Впечатление леса, недальней реки, деда в лодке-плоскодонке – с удочкой, в длиннополом плаще и широком соломенном капелюхе – все это было столь явственно, что казалось единственной реальностью, явью на земле. Особенно после всех болезненных и искусственно ярких событий ночи. И… Дима увидел это – со своей лежанки. Плоскодонка с негромким плеском причалила, оттуда вышел сухощавый мужчина с короткой бородкой, зачесанными назад волосами и синими, как глубокое летнее небо, глазами – не голубыми, а именно синими, словно напоенными глубиной моря и далью воздуха.

Ольга, переодетая в полотняную рубаху и порты – все грубого полотна, но сделанное вручную, с любовью, да еще украшенное незатейливой вышивкой: красная нить по рукавам, вороту… Девушка тепло поздоровалась с «рыбаком», как про себя окрестил мужчину Корсар, и вспомнилось отчего-то из Евангелия от Матфея: «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков». [39]

Изморозь пробежала по спине до кончиков пальцев, – настолько неожиданными, нежданными и крамольными показались самому Корсару эти мысли…

Тем временем мужчина – крепкий, но на вид никак не моложе семидесяти – и Ольга подошли к Корсару.

– Как спалось? – спросила Ольга.

– Как в бреду. Красиво. Но – не беспокойно.

– А чувствуете вы себя как? – осведомился «рыбак».

– А вы что, доктор? – отчего-то нарочито невежливо ответил Корсар.

– И доктор – тоже, – улыбнулся старик, морщинки вокруг глаз стали глубже, а сами глаза еще более потемнели, словно то же море, но на изрядной тридцати-, а то и пятидесятиметровой глубине… И еще – в глубине этих глаз бегали, словно искорки, блики – как бегают они по дну сквозь большую толщу морской воды – если сама вода прозрачна и чиста…

– Я не успела вас представить? Не беда. Это – Дмитрий Петрович Корсар, писатель, культуролог, интересующийся многим человек… оказавшийся в непростой жизненной ситуации.

– Это ты называешь тупо «непростой»? – сыронизировал Корсар.

– А ты считаешь ее обычной и бытовой? – весело отозвалась девушка, пояснила мужчине: – Дмитрий написал книгу. Назвал «Грибница». И знаешь, что самое интересное? Книга вышла, но… под другим названием, а все, кто имел отношение к ее изданию, – убиты. Или – скоропостижно скончались.

– А новое название – какое?

– Представь себе – «Гробница»!

– Как пóшло.

– Вот и я так решила.

– Ольга, может, ты… – вмешался Корсар в их разговор.

– Извини, Дима. – Девушка поклонилась немного более церемонно, чем диктовал ей ее теперешний наряд: – Позволь представить тебе Александра Александровича Волина, действительного члена Академии наук России, а ранее – СССР, специалиста по бимолекулярным технологиям и генетике, почетного члена Королевской академии естествознания, Великобритания, почетного члена Королевской…

– И протчая, протчая, протчая… – добродушно прервал церемонное представление Волин, добавил: – Я действительно еще и доктор.

– Естествознания, биохимии, психиатрии? Фрейд, Юнг, Берн?

– Есть немного.

– Герметика, астрология, алхимия?

– И это тоже есть.

– Во как все круто! Круче только яйца – от Карла Густава Фаберже!

Волин улыбнулся насколько мог мягко:

– Вы отчего-то стараетесь казаться пошлее и проще, чем есть. От растерянности? Нет, не передо мной, перед ситуацией?

– Может быть. Значит, психиатр. Вас мне и нужно. Скорее всего. Это будет удобнее для всех.

– А еще я – диагност хороший, терапевт. Если требуют обстоятельства – хирург.

– И часто у вас такие обстоятельства случались? – жестко оскалившись, спросил Корсар, не отрывая глаз от зрачков Волина. – Что – требовали… немедленного хирургического вмешательства?

– Бывало, – спокойно и, как показалось Корсару, высокомерно и даже насмешливо ответил тот.

– Да? Тогда мы – по адресу! Клиенту нужна новая голова! С насквозь другими мыслями и, главное, представлениями!

– Какими же?

– Правильными . Пересадить сможете?

– Он – сможет, – резко вмешалась Ольга. – Если ты Корсар, ему донора обеспечишь. Но дядя Саша признает только добровольных доноров!

– У меня столько денег! Кстати, где они? Да за такую сумму любой не только головы – чего хошь понужнее согласится лишиться! И не просто добровольно, а с песнями! Кстати, а что, головы приживаются на чужих плечах? Или – только скатываются… исправно.

– Всяко бывает.

– Да ладно… И – что? Нигде не жмет, не трет, не плющит?

– Дмитрий, вы хотите чаю?

– «А вас, батенька, мы расстреляем! Только перед этим – извольте-ка откушать чайку! И – непременно с сахаром! Не-пре-мен-но!» – безбожно грассируя и воображая, что точно передает образ «Ленина в Октябре», скороговоркой выпалил Корсар.

Волин непритворно поморщился:

– Он, конечно, был картав, но не до такой степени… И – отнюдь не карикатурен, уверяю вас. Скорее…

– Вы о ком, дяденька Волин?

– Об Ульянове. Который для вас – Ленин.

– Изволили знать?

– Встречались. Мельком.

– Позвольте, Волин. Вам сейчас… никак не меньше семидесяти, но на сто вы не выглядите точно. Так где же вас судьба так с Владимиром нашим Ильичом сводила? Ах, да знаю! Как у Булгакова? «Скажите, вы бывали в сумасшедшем доме?!» – «Конечно, и не раз!» Так, значит?

– Считайте, как вам нравится, Корсар. Так вы чай-то будете?

– А как же?! С коньяком? Хлебну ложечку-другую. И третью даже хлебну. И – не ложечку, а стакан. И можно просто коньяк, без чая…

– Дима, ты мог бы быть повежливее… – грустно, но мягко, словно тщетно пытаясь воскресить в памяти кого-то давно ушедшего, произнесла Ольга.

– О! Разумеется! – Корсар отвесил ей немного нарочитый «гусарский» поклон, снова обратился к Волину: – Только не надо поддельного «шустовского», давайте Courvoisier, если имеется…

– Имеется. Только…

– Не нужно сейчас ставить мне диагноз, доктор. Ладно? И – лечить не нужно. Ведь от смерти не лечат.

– Хм… Это верно. А от чего же лечат?

– От жизни, от воспоминаний, от будущего страха небытия… И – напрасно. Но – не зря. Кстати, доктор, а я – скоро умру? Вы говорили, что диагност хороший, и алхимик, и даже герметик… Или – ложь все, рисовка?

– Все – чистая правда, – глядя глубокими, бездонно-глубокими синими глазами в расширенные зрачки Корсара, грустно, нет, скорее привычно печально произнес Волин.

И то ли от его тона, то ли еще от чего… Неспокойно сделалось на душе у Димы, вернее, даже не то, нет: муторно, тоскливо и – жалобно, жалостливо и жалко. Жалко своего сна, жалко того, что парк или сад – всего лишь имитация позапрошлого столетия, жалко чего-то еще – неназываемого, что чувствовал Дима и вот-вот готов был ощутить, понять, вдохнуть это ощущение и понимание всей грудью… И – все прошло… Пропало, испарилось, кануло, исчезло, иссякло… То-то что – жалко.