Леонид Крупатин - Дню Победы! Крылья в небе

-Это верно! – вздохнув, сказал я, - Ты отбыла сполна и за своё и за чужое!- задавив окурок, я нежно, нежно поцеловал Татьяну в губы, а потом в мокрые от слёз щёки.

- Я тебе честно скажу! – продолжила Татьяна, - Я с тобой связалась, хотя и старше тебя я намного, только потому, что решила, что ту любовь я могу погасить только с таким, как ты. Я понимаю, что не будет у нас с тобой будущего, но я решилась на такое испытание, чтобы развязаться с той моей любовью. Она уничтожает меня! Прости ещё раз!

Утром мы шли на работу, как молодожёны, по сияющей, мокрой после поливалок осенней улице, но, подходя ближе к заводской площади, Татьяна стала беспокоиться:

-Ну, давай пойдём по разным сторонам улицы! Не хочу, чтобы обо мне судачили девки!

-Да ты что? В деревне что ли? – возмутился я, - Мне бы лично было приятно, чтобы меня увидели мои «сокамерники» из общежития с такой точёной фигуркой!

-А мне стыдно! Я не знала, что ты несовершеннолетний!

Однако уступил я ей и перешёл на другую сторону улицы.

На работе я делал вид, что мы с нею не знакомы, если приходилось бывать в Заточном отделении. А домой в гости я к ней приходил, как она сказала, «через день и каждый день». С кобелём Полётом я познакомился и он на меня уже не лаял. Мои «сокамерники» пытали меня изо всех сил, где это я пропадаю без их ведома, потому что у нас был организован в комнате «общак», то есть питались на «складчину», а я на «харч» деньги не кидал, потому что готовил для комнаты и, так сказать, вёл хозяйственный расчёт: чего и сколько надо подкупить, чтобы в любое время что-то быстро и сытно сварить, привлекая любого на помощь. Несмотря на то, что я их ни разу не подвёл, но сам часто приходил от Татьяны сытым и не ел то, что сам готовил.

Я Татьяне рассказывал о своих «сокамерниках»:

-Дело в том, что года три назад наша Партия и Правительство решили выпускать из тюрем УДО (условно досрочно освобождённых) желающих работать на стройках народного хозяйства. Естественно, как всегда до конца это не было продумано и этих «УДО» стали расселять по молодёжным общежитиям. Например, в комнату на шесть человек селили пять зэков и одного коммуниста для надзора и воспитания. На нашу комнату не хватило коммуниста и поселили меня-комсомольца семнадцати лет, не думая о том, что меня самого могут перевоспитать эти пятеро уголовников. Мои «сокамерники» отреагировали на этот факт положительно и сказали, что несмотря на то, что я комсомолец, они мне дают погоняло: «Коммунист!», чтоб не было дискриминации. Конкретно о них, кто за что сидел:

Коля из Ленинграда кличка «Питерский»-был студентом четвёртого курса какого-то ВУЗА связанного с ядерной энергетикой. Вдвоём с другом они перекопировали какие-то чертежи связанные с ядерной техникой и пытались продать иностранцам. Я вам скажу, что отношение к нему зэков было не на равных, а считали его

отщепенцем-предателем-сукой, несмотря на то, что сами были уголовники.

Один только не брезговал общением с ним, относясь с иронией, – это Юра из Москвы – кличка «Москвич», который готовился эмигрировать в Америку и вступить в мафию. Для этого он владел всеми видами единоборств, которые только были известны тогда. Владел свободно английским, не плохо знал немецкий и даже тренировался со мной и учил ещё какие-то: по-моему французский и испанский. Сел он за угон машин без цели хищения. То есть он угонял открыто и давал возможность устроить за ним погоню и уходил от неё. Один раз он не ушёл и получил четыре года, три из которых отсидел. Об этом он не жалел и говорил, что это тоже входит в программу его подготовки. Миша - тракторист, украл и пропил краску в своём коммунхозе, где и работал. Получил за это пять лет, так как уже была не снятая судимость за драку. Гена-«Шило» сидел за нанесение побоев сожительнице и попытку поджечь её хату. Эдик Золотарёв-кубанский казак, комбайнёр-механизатор. Сел за то, что раздавил «Волгу» инструктора Крайкома партии по пьяни и в милиции после задержания сам «с дуру» подтвердил, что сделал это умышленно, а не по неосторожности: «Не справился физически – рассчитался технически!» - так заявил он и получил пять лет. Громила и драчун, у которого кулак был размером с мою голову.

То, что я был членом штаба заводского Комсомольского прожектора, несколько настораживало моих «сокамерников» и им было, «как до лампочки» то, что меня взяли туда потому, что заметили мои оформительские и стихоплётские способности в цеховом Комсомольском прожекторе. Мы «поднимали на вилы» всякие недостатки от неухоженности рабочих мест, до срыва поставок на конвейер и, конечно же, прогульщики и пьяницы были у нас на особом счету. У меня был свой фотоаппарат «Киев-4» с фотоэкспонометром и все фотопринадлежности. У меня был заводской пропуск на фотоаппарат. Вот эти обстоятельства давали основания моим «сокамерникам» относиться ко мне с недоверием. Я их предупредил, что я не стукач, но если кто-то сорвётся с истинного пути, то пощады не будет.

Татьяна была от меня в восторге, а я просто перед нею таял. Мне было очень трудно от неё уходить и пока я был у неё, я ей не разрешал одеваться, любуясь на её прелести. Она же очень стеснялась Деда Мороза… и всё время хотела одеться. Она тоже откровенно любуясь мной, зацеловывала меня до пьяна. Она любовалась моими бровями, а на ресницы мне укладывала по шесть спичек, зализывала языком мои ни разу не бритые усики… Однажды она спросила у меня, откуда я, несовершеннолетний, знаю все чувствительные точки у женщины и умею их ласкать и я тоже ей рассказал о своей нечаянной любви: Через дорогу от нашего училища было другое такое же училище Связи и там были поголовно одни девчата. Нам разрешали ходить к ним на танцы, а им разрешали ходить к нам на спортивные соревнования, потому что они хорошо визжали. Я познакомился с одной девчонкой и дело дошло до близости, хотя условия у нас были только на природе. Кое- чему она меня научила, хотя сама была моя ровесница. А вот её научил в детдоме физрук…, который был к ней неравнодушен, но женатый.

-И как же вы расстались? – спросила ревниво Татьяна.

-Сначала нам руководители училища Связи запретили ходить в гости, потому что один наш урод додумался обокрасть их столовую. Его поймали судили, посадили, но девочкам с нами общаться запретили. Мы с нею встречались, но очень редко, потому что с нею связаться было не просто, а потом она сдала экзамены и их распределили. Она уехала, когда я был на практике уже здесь на Тракторном заводе.

Татьяна пожаловалась, что ей в тюрьме душу отводить можно было только воспоминаниями и пальчиком…

Стыдливо краснея, рассказывала она,

- А, вот некоторые сокамерницы отводили душу с «золотой ручкой», а точнее с «золотой культёй», как звали одну заключённую, у которой была культя по запястье. Желающие сбрасывались денежными суммами для контролёра, который приведёт её в камеру на ночь, и для неё отдельно собирали деньги за работу, чтобы культёй удовлетворить желающих. Иногда были бои и за «культю» и против неё, так как эти сеансы отрицательно действовали на психику воздерживающихся от сексуальных посягательств сокамерниц. Дело в том, что не все могли в сексуальном экстазе воздерживаться от сексуальных возгласов и вздохов, на что в общей камере реагировали все по-разному: от хамских комплиментов до сексуальных страданий.