Андрей Имранов - Дыхание бездны

Подбегая к своей десятке, коротко бью когтем в район бензобака. Машину отодвигает на полметра в сторону, в борту - рваная дыра, из которой хлещет бензин. Нормально. Продолжая тщательно сканировать окрестности, выжидаю пару секунд, пока под машиной не образовывается приличная лужа. Всё, можно поджигать... вот только чем? Не курю я и зажигалки, соответственно, не ношу. Может, искрами? Когда я с размаху бил по джипу, искры из него так и сыпались. Я отхожу метров на десять и принимаюсь корежить машину ударами с разных сторон - искры исправно падают в лужу и... гаснут. Это меня настолько удивляет, что я аж замираю в ступоре. Это как так? Тысячу раз виденная в фильмах картинка - лужа бензина, в неё падает искра, и - бабах! Не так?! Что делать? Растерянно осматриваюсь и замечаю тлеющую сигарету. Ну, если и это не сработает, то значит, мир точно сошел с ума. Подхожу к почти разорванному пополам телу гопника, подбираю сигарету, и, метров с трех, кидаю её в лужу.

Мир сошёл с ума. Давно подозревал. Сигарета, пылая на лету красным огоньком, падает в лужу бензина и гаснет с негромким, но отчетливым шипением и небольшим облачком пара. Это уже не удивляет - злит. Может, гопники слили мне бензин и залили воду - чтобы я не смог удрать, незаметно просочившись в машину? А что, это можно сделать и не потревожив сигнализацию.

Преодолев отвращение, роюсь в карманах трупа и нахожу дешевенькую зажигалку. Кручу колёсико и подношу огонёк к луже.

С громким 'ф-фух!' на два метра поднимается стена пламени. Машинально отпрыгиваю назад, падаю. Ничего не вижу. В панике тру глаза - зрение возвращается. В руках - какие-то обгоревшие ошметки. Щупаю лицо... м-да. Степень так третья. Ладно, заживёт. Встаю, отбегаю в сторону, бросаю прощальный взгляд на полыхающую десятку и бегу дальше - к решетчатому забору, ограждающему двор детского сада. Перелезаю через забор, каждое мгновение ожидая выстрелов в спину, бегу мимо глухой стены детского сада, забегаю за угол. Никто не стреляет, никто за мной не гонится, но успокаиваюсь я, только отойдя кварталов на пять. Уф. Ушел, кажется. Ай да я! Но бдительность терять ни в коем случае не годится - игра пошла по-крупному. В следующий раз они за мной на танке приедут, не иначе.

Так что к тайнику я поехал на общественном транспорте. Надо бы какую-нибудь новую рабочую лошадку завести. Одна проблема - на кого? В принципе, у меня еще парочка паспортов есть, в которых фотографии вполне даже похожи на меня. От гопников остались, разумеется. Вот только стоит ли их использовать? Вполне возможно, что на меня как раз через документы и вышли. Наверное, пора и в самом деле залечь на дно. Жить, как обычный человек - может, даже на работу устроиться куда-нибудь. Всё к тому толкает.

Забрав из тайника очередные сто тысяч, поехал домой, и, на полдороге, мне позвонила Лена. Улыбаясь, я сказал радостно:

- Привет!

- Привет, - отозвалась Лена и от звука её голоса улыбка сама сползла у меня с лица.

- Что случилось?

- Ничего особенного. Меня в полицию вызывали.

Я замер, похолодев. Вот сволочи, ну я им устрою... хотя, вряд ли это поможет. И вообще - глупо. Как будто мне бандитов мало.

- И что? - стараясь казаться в меру встревоженным, спросил я.

- Про тебя расспрашивали, - безжизненным тоном отозвалась Лена, - намекали, что это ты Сиверко убил. И не только его, но и еще кучу людей.

- Лена! Это ложь, причем - наглая. Сама подумай, если они и в самом деле так думают, то зачем они это тебе рассказали и почему тогда меня всё еще не посадили? Они тебя просто разводят!

В это время я еду в автобусе, народу довольно много, и, при этих моих словах, вокруг меня образовывается пустое пространство. Но я не обращаю внимания.

- Может быть. Только вот спрашивают они про тебя, а я вдруг и понимаю, что ничегошеньки про тебя не знаю. Как думаешь, это нормально?

Я вздохнул.

- Нет. Это ненормально. Знаешь, Лена, наверное, мне надо многое тебе рассказать.

- Наверное, так и есть. Как соберешься - звони.

И положила трубку.

Ну вот, дождался. Эх, а так всё хорошо начиналось.

Тыгрынкээв помнил себя с годов с двух-полутора. Отец не раз говорил ему, что это нормально - большинство шаманов осознают себя в очень раннем возрасте и сам он помнил время, когда и ходить не умел. А великий шаман Вуквуввэ помнил себя еще в утробе своей матери. Но тогда, в свои два года, Тыгрынкээв еще не знал, что станет шаманом. И ради чего всё его существование представляет собой сплошную череду испытаний.

Когда он спал, кто-нибудь из братьев подкладывал ему под бока угольки из костра, так, что повернувшись во сне, Тыгрынкээв нещадно обжигался, порой - до кости. В моняло мать частенько подмешивала ему мороженые кусочки оленьей желчи и, если Тыгрынкээв их вовремя не находил, мерзко-жгучий вкус во рту не проходил несколько дней. Если он забирался на стоящие у огнища нарты, кто-нибудь обязательно толкал их, да так, чтобы Тыгрынкээв обязательно слетел на пол яранги. Когда ему исполнилось четыре года, его, вымазав оленьей кровью, кинули к собакам. Мальчик отбился от них, и, окровавленный, добрался до яранги, но одна из собак прокусила ему сухожилие на левой ноге, и Тыгрынкээв на всю жизнь остался хромым. Потом его еще неоднократно бросали к собакам, но следующие разы всё было проще; в конце концов, мальчик не то, чтобы сдружился с ними, но установил некое подобие нейтралитета, основанное на взаимном уважении. С пяти лет отец начал отправлять его с братьями - за рыбой, на охоту, ягоды собирать, телящихся важенок стеречь. Тогда-то Тыгрынкээв и понял, почему братья частенько возвращаются с рыбалки злые, с синяками да ссадинами. Не рыбаков отец из них делал и не охотников - воинов. И в любой миг из-за любого куста или камня мог прозвучать звон тетивы, и в зазевавшегося мальчика летела тупая стрела. Тыгрынкээва отец поначалу предупреждал коротким вскриком, но вскоре перестал, и ему, как и старшим братьям, следовало реагировать только на посвист тетивы. Не успел понять, откуда выстрелили, и увернуться - ходи потом, морщись, потирай ушибленное место. И горе тебе, если не удержишься, вскрикнешь от боли.

Тыгрынкээву было шесть лет, когда он впервые столкнулся с цивилизацией. Он знал, что где-то живут 'земные люди', отец упоминал о них неоднократно, но не говорил, что их быт и нравы настолько отличаются от местных. В стойбище, кстати, тоже всё было непросто - 'настоящими людьми' отец считал только их семью, все остальные яранги их стойбища были населены 'бывшими людьми', как и все близлежащие стойбища целиком. Когда Тыгрынкээв первый раз, хвастаясь, явил это знание перед соседскими детьми, те набросились на него с кулаками. Тыгрынкээв дрался, как разъяренный медведь, но он был один, и ему было всего шесть лет. Нападавших же было пятеро, возрастом от семи до четырнадцати. Так что, несмотря на яростное сопротивление Тыгрынкээва, его скрутили, наспех связали ремнями и от души намяли ему бока. Под конец, старший из пятерых - Ытьувви, сын старого Эквургына, потирая кулак, пообещал молча извивающемуся Тыгрынкээву: 'Еще раз так нас назовешь - убьем и тебя и твоего полоумного папашу'. После этого обидчики повернулись и ушли, оставив Тыгрынкээва связанным. Мальчик, напрягая мышцы, потихоньку освободил руки, скинул ремни и побежал к себе. Зашел в ярангу - отец был внутри, сидел у огневища и задумчиво смотрел через рынооргын на темнеющее небо. Тыгрынкээв попросил разрешения говорить.