Сергей Дубянский - Фантом

– Пойдем завтракать, – Виолетта взяла ее под локоть.

Ира оглянулась. Она даже не заметила, что приготовление завтрака закончено без нее, и каждый уже уносит по полной тарелке; что Нику сходил за дровами и свежей водой; что даже Оана уже вытирает руки (при Виолетте она почему-то не хотела говорить по-русски). Ира поняла это и молча вышла из кухни.

Есть Ире хотелось, но не хотелось возвращаться в бар. Она бы с большим удовольствием осталась с Оаной и продолжала расспрашивать ее о фантомах, но Виолетта практически вела ее, не давая даже свернуть в сторону.

Обстановка в баре повторяла вчерашнюю – полумрак, сверканье зеркальных шаров, музыка, табачный дым. Ира вдруг вспомнила, что за всю ночь с Оаной не выкурила ни одной сигареты и не выпила ни одной чашки кофе. Для нее такое казалось просто невозможным, тем более, во время ночных бдений, но факт оставался фактом, при этом она не чувствовала ни усталости, ни сонливости, а сейчас, глядя на остальных, ей смертельно захотелось курить.

После первой же затяжки на языке возник горький неприятный вкус – странно, обычно первая утренняя сигарета казалась самой вкусной. Может быть, это потому, что она еще не завтракала? Огляделась. Андрей опять сидел с Лючией, что-то шепча ей на ухо, пока она, давясь, запихивала в рот горячую яичницу. Виолетта сидела одна, нехотя жуя и глядя на батарею бутафорских бутылок. Джорджи и Штефан стояли у окна с полными рюмками и дружно смеялись над тем, что рассказывал Штефан. Хори, вообще, еще не было.

Ира запросто подсела к Виолетте, и стала накладывать еду, в приготовлении которой сама принимала участие. Больше она не чувствовала стеснения, зная, что ближе к хозяйке этого дома, чем все остальные вместе взятые.

Из раскрывшейся двери появился Хори с голым торсом, в сверкающих, как зеркальные шары, капельках воды. Ира залюбовалась его спортивным телом, а он улыбнулся совсем по-детски и показал большой палец.

– Здесь что, есть душ? – спросила Ира.

– Нет, здесь есть снег. Он каждое утро обтирается снегом, – Виолетта что-то крикнула ему, и Хори подошел.

– Здравствуй, – сказал он.

– Buna ziua.

Оба рассмеялись собственной эрудиции, и Андрей, оставив Лючию, переместился к ним.

– Ир, не знаю, как остальной народ, а нам бы неплохо сегодня выдвигаться на Бухарест.

– Как сегодня?.. – Ира растерялась, ведь ночью Оана обещала дать ответы на все ее вопросы. Она уже хотела попросить его остаться еще на денек, но вмешалась Виолетта.

– И думать забудь! Я правильно построила фразу?

– Ты самый лучший переводчик, но почему мы не можем уехать сегодня?

– Никто не уедет сегодня, потому что… выгляни на улицу. На чем ты собираешься ехать?

– И что же нам зимовать здесь?

– Зачем зимовать? Сейчас Нику позвонит спасателям, и к утру они пробьют дорогу. Это ж всегда так делается, если кто-то застревает на cabana. Так что до завтрашнего утра никуда ты отсюда не денешься.

Ира вздохнула с облегчением – все разрешилось само, без малейшего ее участия.

– Тогда пить будем – гулять будем, – воодушевился Андрей, – я-то думал, мне сегодня за руль, – он отошел, чтоб сообщить радостную новость Лючии.

Хори молча положил свою огромную лапищу на Ирину ручку. Она подняла голову и их лица оказались рядом. Пахло от него теперь не бензином, а какой-то природной свежестью. Ире вновь стало ужасно досадно, что она не говорит по-румынски – очень хотелось сказать что-нибудь доброе, ласковое, но ей ничего не оставалось, как только накрыть его руку второй своей ладошкой. Так они сидели довольно долго, пока Ира не услышала за спиной голос Виолетты:

– Что ты хочешь ему сказать? Говори. Я переведу.

– Я? Я ничего не хочу сказать, – ответила она, не оборачиваясь, чтоб не выдать смущения.

– А я подумала, что хочешь….

Хори долго ждал, если не слова, то жеста, но не дождавшись, вздохнул, осторожно освободил руку, и поднявшись, вышел. В дверях он столкнулся со Штефаном, уже облаченным в оранжевый комбинезон, и уступил дорогу. Штефан обошел всех, обнимаясь с мужчинами и целуя руки женщинам. Ирину руку он задержал в своей чуть дольше остальных, но поскольку никакой реакции не последовало, вынужден был отпустить; что-то сказал на прощанье и тоже вышел. В холле загремели лыжи.

– Куда это он? – спросила Ира.

– Он остановился на соседней cabana. Здесь километров шесть. Кто-то сказал ему, что к Нику приехала компания, вот, он и заглянул… а тебя, как назло, не оказалось на месте.

– Он тут всех трахает? – поинтересовалась Ира с чисто русской прямотой.

– Он уже всех пере… пере-трахал, – Виолетта вздохнула.

– И никто ему не отказывает?

– Он умеет уговорить. К тому же, он звезда нашей эстрады.

– Так это его кассеты у Андрея в машине?

– Наверное… не знаю, что там у него в машине.

Ира вспомнила, как вчера Виолетта наблюдала за тем, как она переодевалась, и в отместку спросила совершенно бестактно:

– И с тобой он спал?

– Да, – в голосе Виолетты не чувствовалось неловкости.

– И с Лючией?

– И с Лючией. У него на всех сил хватает.

– А с Оаной?

– С Оаной, вряд ли. Она его терпеть не может. Она, вообще – лесное животное… по-моему, и в городе-то ни разу не была!..

– Ты не любишь ее?

– Что я лесбиянка, чтоб ее любить? – Виолетта встала и отошла, показывая, что больше говорить на эту тему не желает.

– Мы пошли чистить снег, – объявил Андрей, проходя мимо Иры, – спасатели дойдут до джипа с той стороны, а мы с этой.

– Можно я с вами? – Ира подумала, что Оана, скорее всего, хлопочет на кухне, а компания Виолетты ее не очень устраивала.

– Пошли. Там такой воздух!.. Надо вчерашнюю цуйку выгнать, а то новая не полезет.

Рабочий день прошел совершенно по-дурацки. За все время Валя не написала ни одной страницы отчета, а лишь задумчиво смотрела в окно, слепо чертя на бумаге какие-то линии. Зато в этих абстрактных мечтах время летело незаметно, и она с трепетом осознавала, что каждый миг приближает ее к вечеру – к вечеру, когда все обязательно повторится снова.

Вернувшись домой, она первым делом проверила, на месте ли зеркала, и только после этого пошла разогревать ужин. Своего первого в жизни свидания она не ждала так, как наступления ночи. Тогда у нее пела душа, и сердце замирало в ожидании чего-то светлого и небывалого; того, что должно внести в детскую жизнь яркие взрослые краски – сейчас же душа была совершенно ни при чем. Ныло тело, желавшее вновь получить не какие-то доселе неизвестные, а вполне реальные, уже прочувствованные накануне ощущения, и это гораздо серьезнее, потому что душа – субстанция, рожденная в глубинах разума, и ее всегда можно сломить, заставив подчиняться его воле. На вопрос «любит – не любит» всегда можно заставить ее дать необходимый ответ. Если, например, долго и вдумчиво объяснять, что некто плохой и его не надо любить, то она, в конечном итоге, ценой многих переживаний и слез, согласится с этим, но телу безразличны моральные и житейские философизмы – оно существует само по себе, и разум не в состоянии управлять физическими желаниями; его нельзя заставить хотеть или не хотеть, в отличие от души.