Сет Грэм-Смит - Президент Линкольн: охотник на вампиров

Весь день и вечер я находился во власти ужаса. Старого, знакомого ужаса. Мне снова было девять, и я смотрел, как мою мать терзают те же кошмары. Я шептал все те же тщетные молитвы, испытывал то же невыносимое чувство вины. Это я навлек на нее беду. Я написал письмо с просьбой отпустить ее. И кого же я об этом просил? Человека, который таинственным образом исчез, а потом вернулся — больной, бледный… Он ждал заката, чтобы встретиться со своей нареченной. Я просил об этом того, кто скорее даст ей страдать и умереть, чем отпустит в объятия другого.

Я писал вампиру.

На этот раз я был лишен последнего объятия, минутной передышки. Энн просто ускользнула от меня. Лучшее творение Господне. Опорочено.

Стерто с лица земли.

Энн Рутледж умерла 25 августа 1835 года. Ей было двадцать два.

Эйб тяжело переживал ее смерть.

25 августа 1835 г. мистеру Генри Стерджесу

Сент-Луис, Лукас-плейс, 200

Cрочной почтой

Дорогой Генри,

спасибо, что был так добр ко мне все эти годы. Теперь я прошу тебя о последнем одолжении. Ниже ты найдешь имя того, чье время уже пришло. Единственное благословение жизни — ее конец.

Джон Макнамар,

Нью-Йорк

Следующие два дня Джек Армстронг и остальные ребята из Клэрис-Гроув по очереди следили за Авраамом. Они отняли у него перочинный нож и плотницкие инструменты, забрали ружье. Даже ремень припрятали, опасаясь, как бы Эйб на нем не повесился. Джек проследил, чтобы тайный арсенал друга оказался вне досягаемости.

Как ни старались ребята, кое-что они все же упустили из виду. Никто из них не догадался пошарить у меня под подушкой: там я держал [пистолет]. Когда на вторую ночь Джек на минуту оставил меня, я достал оружие и приставил дуло к виску, решив покончить с этим раз и навсегда. Я воображал, как пуля продырявит мне череп. Интересно, услышу ли я выстрел? Почувствую ли боль? Я размышлял, успею ли увидеть, как мои мозги отлетят к противоположной стене, прежде чем умру, или же я увижу только темноту — словно у постели задули свечу. Я держал пистолет у виска, но не стрелял…

Живи…

Я не мог…

Не мог ее подвести. Я отшвырнул пистолет на пол и разрыдался, проклиная собственную трусость. Я проклинал все на свете. Даже Бога.

Вместо того чтобы совершить самоубийство, той ночью Эйб поступил так, как и всегда во времена неутолимого горя или безудержной радости: взялся за перо и бумагу.

На следующее утро в Нью-Салем галопом влетел на коне Генри Стерджес.

Он назвался моим «близким родственником» и немедленно отослал остальных прочь. Мы остались вдвоем, и я, не пытаясь скрыть горя, поведал ему об убийстве Энн. Я расплакался, и Генри заключил меня в объятия. Отчетливо помню, что меня удивили две вещи: во-первых, я не ожидал, что вампир способен на столь горячее участие, а во-вторых, не подозревал, как холодна его кожа.

— Счастлив тот, кто ни разу в жизни не терял любимых, — сказал Генри. — Нам такого счастья не дано.

— Но случалось ли тебе терять столь же прекрасную женщину, как она? Столь добрую?

— Дорогой мой Авраам… Из могил женщин, которых я оплакивал, можно соорудить целое кладбище.

— Генри, я не хочу без нее жить.

— Знаю.

— Она слишком красива, слишком… хороша…

— Знаю.

Эйб не мог сдержать слез.

— Чем ценнее дар Господень, — продолжал Генри, — тем сильнее Он стремится забрать его обратно.

— Мне нет жизни без нее…

Генри сидел возле Эйба на постели, обнимал его, баюкал как ребенка и, казалось, погрузился в какую-то внутреннюю борьбу.

— Есть еще один путь, — сказал он наконец.

Авраам выпрямился и утер рукавом слезы.

— Старейшие из нас… умеют пробуждать умерших, при условии, что тело хорошо сохранилось, а человек скончался не более нескольких недель назад.

— Поклянись, что говоришь правду…

— Она будет жить, Авраам. Но должен тебя предупредить: она будет обречена жить вечно.

Вот успокоение всем моим горестям! Я снова увижу улыбку своей возлюбленной, снова коснусь ее нежных пальцев! Мы будем сидеть под сенью нашего любимого дерева, читать Шекспира и Байрона. Я положу голову ей на колени, а она станет задумчиво ласкать мои волосы. Долгие годы мы будем гулять по берегам Сангамона! Я подумал об этом и испытал облегчение. Какое счастье…

Но радость моя была мимолетной. Я представил себе бледную кожу, черные глаза и полые клыки — и не почувствовал любви, которая соединяла нас. Да, мы будем вместе, но станут ли холодные пальцы ласкать мои волосы? Мы будем сидеть не под сенью любимого дерева, а дома, в темноте, задернув все шторы. Долгие годы мы будем гулять по берегам Сангамона, но старость придет только ко мне.

Искушение сводило меня с ума. Но я не мог. Не мог поддаться той тьме, что отняла у меня Энн. Тому самому злу, которое похитило у меня мать.

В воскресенье, 30 августа, Энн Рутледж похоронили на Старом конкордском кладбище. Эйб молча смотрел, как гроб опускают в могилу. Он сам сделал этот гроб, а на крышке написал одну-единственную строчку: «Пусть в одиночестве, но все ж не в пустоте».

Генри стоял рядом с моим домом и ждал, пока я возвращусь с похорон. Еще не наступил даже полдень, и он держал над головой зонтик, чтобы защититься от солнца, а его глаза скрывались за темными очками. Генри пригласил меня следовать за ним. Мы в полном молчании прошли с полмили и остановились на небольшой вырубке в лесу. Я увидел бледного мужчину со светлыми волосами: он был раздет, привязан к столбу за руки и за ноги, во рту у него торчал кляп. У ног пленника были сложены дрова и хворост, а неподалеку на земле стоял большой кувшин.

«Авраам, — заговорил Генри, — позволь представить мистера Джона Макнамара».

Завидев нас, пленник забился. Его кожа уже покрылась волдырями и язвами.

«Совсем новенький, — объяснил мой друг. — Чувствителен к свету».

Генри вложил мне в руку факел, поджег его, и я ощутил жар пламени. Я старался не встречаться взглядом с Макнамаром.

«Полагаю, к огню он еще более чувствителен», — продолжал Генри.

Я не знал, что сказать, просто поднял голову и подошел к пленнику. Он дергался, пытаясь высвободиться. Я мог только его пожалеть. Он боялся и был совершенно беспомощен.