Составитель Сергей Чекмаев - Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову

Атос опустил взгляд и коротко покачал головой. Сейчас Виталик был ему благодарен за взятую ответственность. За воплями людей уже слышался глухой рык, и если сейчас открыть дверь, то вместе со спасающимися людьми сюда проникнут и мертвецы. И тогда погибнут все.

– Молодой человек, – Иван Николаевич неожиданно принял сторону Стаса. – Они же погибнут.

Он с укоризной смотрел на Атоса.

– Открой, падла! Открой! Пасть порву, гнида! Сученыш! Открой дверь! – завизжал вдруг «зэк».

– Пожалуйста, откройте! Пожалуйста! – вмешался женский голос. Заплакал ребенок. Послышалась мужская ругань, а затем все накрыл рев ужаса. Удары в дверь стали сильнее, чаще.

– Откроем – погибнем, – наконец произнес Атос, и Виталику показалось, будто он едва уловимо улыбнулся и тронул шею.

– Но там ведь дети! – задохнулся от возмущения Стас. – Мы обязаны! Мы же не животные!

– Я сказал – нет! – Коля неожиданно навел на приятеля ружье. – Откроем – погибнем!

Через пару минут тамбур за дверью превратился в ад. Виталик заткнул уши, зажмурился и вслух молился о том, чтобы все это поскорее закончилось. Он не мог больше слушать крики погибающих за стенкой людей, он не хотел их слушать. Он вообще ничего не хотел, кроме того, чтобы все прекратилось. Молча ушел в купе Иван Николаевич. Неуклюже закрылись у себя охотники. Никто не хотел смотреть в глаза случайным свидетелям задверной резни.

Сквозь щель между дверью и полом в коридор медленно потекла кровь. Мертвецы быстро расправились с беглецами, и агонизирующий стук очень быстро сменился метрономом хлопков и монотонным то ли хрипом, то ли стоном.

– Мы бы погибли, если бы открыли! – опять сказал Атос. Он ни на кого не смотрел, но Виталик знал, что его слова адресовались Стасу. Но тот молча развернулся и вернулся в купе.

– Стас, – жалобно окликнул его Коля.

– Это отмщение. Отмщение за грехи наши! – вдруг крикнул тот. – Очищение!

– Брось топор! – взвыл оттуда Сева, и тут же зазвенело разбитое стекло. Мертвецы под окном победно взвыли.

– Очищение! – продолжал кричать Стас. Виталик даже не попытался заглянуть в купе, подхватив палку, он бросился прочь по коридору. В этот момент он забыл даже про искалеченную руку. И с именем Веры на губах заперся в одном из пустующих купе.

Закрыв голову руками, он забился в угол и, покачиваясь, неустанно повторял имена дочки и далекой, но такой любимой жены. В них он находил успокоение, в них находил последнюю защиту перед ордой мертвецов.

Он слышал выстрелы, слышал проклятья, слышал крики друзей и отчаянно бормотал свою мантру, мечтая о том, когда все прекратится. Вскоре шум сражения действительно затих, а спустя несколько долгих минут в его дверь раздался ритмичный стук, сопровождаемый утробным мычанием.

Виталик заплакал.

– Есть кто живой? – отчаянно закричала откуда–то Зиночка. – Есть кто живой?

Ей ответил рык мертвецов.

– Я заперлась в купе! Господи, сколько крови!

Виталик молчал. Он баюкал опухшую руку и проклинал тот день, когда решил поехать с друзьями в горы.

– Кто–нибудь, ответьте! – завизжала проводница.

– Вера–вера–варе, – тихо бормотал Виталик. – Варе… вар…ер… вер….Ир… ррр….

Его сознание неотвратимо заволакивал туман. Боль в руке чуть утихла, но почему–то по всему телу расползлось онемение. Будто он умудрился отлежать все сразу. И ноги, и руки, и даже голову. Но отчего–то было так хорошо, так спокойно. Так тепло.

Виталик чувствовал, как теряет себя, и потому ни на миг не прекращал повторять имена. Он держался за них, как утопающий, не замечая, как весь окружающий мир сужается до заветных семи букв.

– Вер…ааа…Ир…ааа, – повторял он, не обращая внимания на стук автоматных очередей где–то там, за пределами его темного паровозного мира.

– Вер…ааа…Ир…ааа, – мычал он, когда солдаты ломали дверь в его купе, а кто–то кричал:

– Тут еще один живой! Ранен! «Скорую»!

– Вер… – в горячке бредил он, пока под присмотром двух врачей трясся в машине «скорой помощи». Как сквозь дымку Виталик слышал далекий, будто из космоса, приговор:

– Заражение. Довезти бы до больницы.

– Ира… – сказал он, когда открыл глаза под ножом патологоанатома.

Очень хотелось есть.

– Деда, деда! – голос внука оторвал Салауди от чтения свежего номера «Известий». Старик с трудно сдерживаемым вздохом отложил газету и посмотрел на мальчика.

День из разряда тех, про которые говорят «свободной минуты присесть не было», прошел в хлопотах по хозяйству. В течение всего этого времени старик предвкушал: вот он засядет в летней кухне, заварит себе стакан крепкого чая и развернет газету. И только–только с наступлением вечера его мечта начала сбываться, как в окне показалась голова 10–летнего Дени. Мальчик делал какие–то знаки руками и был сильно взволнован.

– Что случилось? – Дени был его любимым внуком, и, как ни настраивал себя старик на жесткий тон, строго говорить с ним у него не получалось. Родители мальчика погибли несколько лет назад в автокатастрофе, других детей у них не было, а единственного ребенка забрал к себе дед, с трудом выбив разрешение на это у многочисленных комиссий и судов.

Воспитанием остальных многочисленных внуков и внучек старика, живущих за пределами республики, занимались их собственные родители. Салауди не вполне одобрял применяемые ими методы, результаты которых ему приходилось наблюдать во время летних школьных каникул. Оттого и оставались за пределами его сердца другие внуки. С Дени, которого он воспитывал сам, все было иначе.

Старик сделал мальчику знак войти. Дени тотчас спрыгнул с приступка, с которого заглядывал в окно, и вырос на пороге кухни.

– Там «глухарь»! На черешне… Пойдем скорее, – слегка задыхаясь от бега, зачастил внук. – Я в конец двора пошел… А он шумит… Я сразу сюда побежал…

Старик отложил газету. Что ж, чтение подождет, раз такое дело.

Несмотря на сбивчивость рассказа внука, он сразу понял, что в их двор залез «глухонемой» из расположенной по соседству школы для детей с дефектами слуха и речи. Или «глухарь», как выражалась местная детвора. В июне, когда поспевала черешня, подростки из школы становились бедствием для жителей окрестных частных домов, несколькими кварталами примыкавших к зданию. По ночам «глухари» целыми группами забирались во дворы и обносили черешневые деревья. Те, что поменьше, – подчистую, покрупнее – с ощутимым ущербом.

Бороться с этим бедствием было невозможно. Жаловаться руководству школы? А на кого? Вначале нужно было поймать за руку и только потом наказывать. Да и жалко было. Несмотря на хулиганский имидж «глухарей», это ж ведь были дети, помимо всего, еще и обделенные судьбой. Им и так приходилось несладко. Так что желающих жаловаться на них находилось немного. А вот пугнуть воришек стоило.