Тим Волков - Зов Иерихона

-Кто эти люди?

-Да так. Знакомые.

-Антон, ты же меня знаешь. Я шутки шутить не люблю. Я тебе голову отрежу.

-Я же говорю, просто знакомые.

-Знакомые? Как зовут?

-Старика вроде Дитрихом величают.

-А тот, худой, с усами?

-Того я впервые вижу.

-Не ври мне.

-Я не вру. Честно.

-Зачем они приходили?

-Просто так.

-Просто так, паскуда, к тебе никто не ходит. Ты гробовщик, а не продавец карамели чтобы к тебе просто так ходить! Говори правду!

-Да, я…

-Видишь скальпель? Я тебе глаза вырежу. Я тебя на ремни располосую, я тебя…

-Фотографировать приходили!

-Фотографировать?

-Да. Это как картину нарисовать, только быстрее и натуральнее.

-Знаю я что это такое. Что они фотографировали?

-Как что? Трупы.

-Трупы?! Я тебя, паскуда, сейчас четвертую!

-За что?! Не надо! Ой-ёй!

-Зачем им эти фотографии?

-Не знаю! Дитрих не говорил. Может, этот, - как его? – пост мортем?

-У этих трупов, паскуда, родственников нет! На кой дьявол ему этот пост мортем? Тут что-то другое. Не спроста всё это. Ты разговаривал с ними обо мне?

-Нет! Конечно нет! Как я мог?

-Смотри у меня! Если кто-нибудь узнает об этом, я тебя живьём закопаю! Ты меня понял?

-Конечно понял, отчего не понять?

-Вот тебе скальпель, иди к старику и убей его.

-Но…

-А потом убей того, усатого. И смотри, аккуратнее, чтобы тебя никто не увидел.

-Они же не виноваты! Они ничего не знают!

-Виноват ты! Позволить запустить их сюда да еще – подумать только! – разрешить фотографировать трупы! Ты болван! Денег хотел подзаработать? Я тебе мало плачу?

-Хорошо платите.

-Ты совершил ошибку. Я этого не люблю. Но время ещё есть всё исправить. Иди и убей их. Обоих…

Это был обычный дом, ничем не примечательный, может, чуточку больше и с медными начищенными до блеска дверными ручками, не в сравнение с другими домами, где дверные ручки сделаны были из дерева, ржавых гвоздей, а то и вовсе отсутствовали. А тут круглый полированный набалдашник, в руке сидит как влитой, так и охота рвануть на себя.

На стук долго не открывали, Дитрих хотел было уходить, как раздались торопливые шаги и дверь распахнулась.

–Добрый день, - растеряно сказал Дитрих, сняв шляпу. – Я деньги принёс.

Корб, взмыленный, с растрёпанными волосами и глазами, не по обыкновению своему округленными, не взглянув на деньги, схватил Дитриха за шиворот, и молча втащил в дом, с грохотом закрыв за собой дверь.

«Будет бить», - подумал Дитрих, примеривая взглядом чугунную статуэтку голой бабы – в случае чего такой и отбиться можно.

-Дитрих! Дитрих! – Корб будто сошёл с ума. Не в силах сказать что-либо ещё, он вцепился ему в локоть и стал трясти, постоянно оглядываясь на дверь.

-Что случилось?

-Я видел, Дитрих! Видел своими глазами!

-Что видели?

Корба этот вопрос словно поставил в тупик. Он задумался, что-то пробубнил себе под нос, потом растеряно поглядел на Дитриха и, не зная с чего начать, спросил:

-Вы пьете?

-Бывает, - смущенно ответил тот.

-Да, надо выпить. Мысли придут в порядок. Боже, я ведь действительно это видел, своими глазами!

Корб наполнил стакан прозрачной жидкостью, протянул Дитриху. Дитрих отхлебнул и с удивлением понял, что это крепчайший шотландский самогон, какой пьют только самые отъявленные моряки. Таким напитком согреться можно даже в самый холодный шторм. А как уж он бьет в голову, о том легенды ходят.

Свой стакан Корб осушил в два глотка, скривился, не удержавшись, закашлялся. По глазам потекли слёзы.

«Силён!», - с почтением подумал Дитрих, глядя на раскрасневшееся лицо Корба. Потом, перекрестившись, последовал его примеру. Словно и не жидкость вовсе, а смесь из стекла и расплавленного металла прожгла горло, желудок, растеклась теплом по животу.

Они молча сели в кресла у камина, Корб плюхнулся глубоко, небрежно, закатив глаза, Дитрих присел на самый краешек.

-Я деньги принёс, - повторил Дитрих не громко. Протянул мешочек.

-Нет, деньги оставьте себе. Вы меня не обманывали.

Корб посмотрел на Дитриха.

-Я видел того мертвеца!

Словно обожгло уши. Дитрих скривился.

-Какого мертвеца? Вам почудилось!

-Нет, не почудилось! Я вправду видел! У меня очень хорошая память на лица. Я не мог ошибиться.

-Бросьте, Корб. Это от усталости. Мне вот иногда тоже кажется, что по улице гуляют люди, которые мертвые уже как вроде. Но мы-то с вами понимаем, что такого не может быть. Это от усталости, точно говорю, - Дитрих нервно рассмеялся.

-Тот морг, вы помните? Зачем я только согласился на ваши уговоры идти туда? Я видел всех мертвецов, которых вы фотографировали. Будь я проклят, если в тот момент они не были мертвы! А потом… я возвращался домой. И он навстречу! Вот его фотография, на столе.

Дитрих поднял снимок, поглядел на лицо. Да, этот точно мёртв.

-Он живой, идёт навстречу, переваливается так, неуклюже, лицо синюшное. Я глазам своим не поверил. Пригляделся – точно он! Живой!

Корб вновь схватил Дитриха за локоть и начал трясти.

Дитрих мотал головой, всё хотел сказать «Нет, не может такого быть!», но перед глазами всё кружила мясная лавка и тот…- кто? призрак? хмельной туман? живой человек?

-Это от усталости, - наконец прошептал Дитрих, но не поверил в свои оправдания.

-Дитрих, я сошел с ума? – с надеждой спросил Корб.

-На сумасшедшего вы не похожи. А если и так, то тогда я тоже сумасшедший, - Дитрих потянул стакан к губам, но тот оказался пустым.

-Я принесу ещё, - Корб встал, слегка запинаясь, ушел в другую комнату. Долго гремел стеклом, ругаясь.

Дитрих поднялся, понял, что шотландский самогон уже порядочно ударил в голову. Решил оглядеться.

Богатое убранство комнаты не сразу бросилось в глаза. Всё сдержано, но одного прикосновения к столу хватило, чтобы понять, что сделан он из красного дерева, а углы оббиты серебряными узорчатыми вставками. За такой надо выложить кругленькую сумму. Работа мастера.

Каждая вещь здесь пахла чем-то безумно дорогим, кожей, ароматным табаком, заграничными пряностями, столетним дубом, духами из последних коллекций парфюмеров. Дитрих спрятал руки в карманы, боясь дотронуться до чего-нибудь и обесчестить эту чистоту своими пропахшими кислотой и капустой пальцами.

Ещё одной особенностью комнаты были картины, в неимоверном количестве висели они на стенах, и еще с два десятка лежало в углу, словно ожидая своей очереди. На одних были изображены неизвестные ему люди, в странных одеждах-накидках, а то и вовсе голые, на других – пейзажи, до боли знакомые сердцу – Иерихон и его окрестности. Вон вид на озеро, вон каменный утёс, где в прошлом году разбился Захарий, вон лес, с другой стороны которого живёт гробовщик.

Дитрих поежился.

Захотелось выпить ещё.