Эра Сопина - Печаль Алконоста

- Подставку доктору!

Я встала на подставку, но оказалась справа от стола, и я бы ничего так и не увидела, но Иван Павлович сам понял это и перешёл на другую сторону. Он стал делать операцию другой рукой: похоже, что мой доктор и левой и правой стороной владел одинаково. Делал это виртуозно. А мой первый в этом стационаре доктор-интерн ему ассистировал. Когда я увидела первые капли крови, меня затошнило и закружилась голова. Я обернулась, чтобы видеть, куда могу упасть в обморок. Сзади был чугунный радиатор у окна, если бы случилось падать, то как раз головой об эту железяку. Потом я представила, что отвлеку доктора от операции, что моя соседка от этого может пострадать. Я взяла себя в руки: никаких обмороков!

Доктор провёл операцию блестяще, крови было мало, он шутил. Видно, что работу он свою делал с вдохновением и мастерством. Я что-то просила показать мне, он показывал, объяснял. Когда закончилась операция по удалению желчного пузыря, я даже задержалась с доктором, чтобы посмотреть, какие бывают камни внутри. Ассистент после окончания операции спросил у меня:

- А ты на каком курсе учишься?

Это так мне польстило. В тридцать два года я была похожа на студентку младших курсов мединститута. А мой любимый доктор похвалил:

- Вы себя вели мужественно. Я на первой, учебной, операции от кровищи потерял сознание. Но я старался сегодня, чтобы крови было мало.

Всё! С этих пор я стала сама едва ли не экспертом по удалению желчных пузырей. И после этой экскурсии уже не требовала «разрезать» меня, чтобы удалить мою боль.

Не смотря на все старания доктора, болезнь меня не покидала. Но меня держали только две вещи. Первая – это мысль о моих детях, как они останутся без меня. Вторая – это моя любовь к Ивану Павловичу, которую нормальной вряд ли назовёшь. Это был тот факел, увиденный мною во сне в самом начале болезни. И факел увлекал меня вперёд и манил. Я даже стала грезить наяву. Только закрывала глаза, открывалась дверь, и появлялся мой доктор. То, чего быть не могло, ведь это была дверь моей квартиры. Как только он присаживался на краешек моей софы, мы с ним беседовали. Никаких плотских сцен, как ни странно, не наблюдалось. Потом вдруг, предложив ему кофе, я вскакивала с постели, чтобы идти на кухню… Мираж исчезал.

Никогда никого так часто я не видела во сне. Он мне снился каждую ночь. Думаю, что на самом деле шла внутренняя борьба между болезнью и выздоровлением. Это то, что у Натальи Бехтеревой называется магией мозга.

Закончилась моя любовь гораздо быстрее, чем развилась. Я уехала в Ессентуки долечиваться. Получила там массу новых впечатлений. Заехала в Калач к детям и проведала родителей. Проезжая через Москву, навестила московских родственников бывшего мужа. Их радушный прием меня растрогал. Возвращалась в Алма-Ату на поезде, почти трое суток.

Впечатлений было много, после волшебной водички и строжайшей диеты наступило облегчение. С доктором мы не виделись больше месяца. Я о нём помнила, но успокоилась, с ума уже не сходила. Я отдавала себе отчёт в том, что это запретный для меня плод.

Однажды вечером в дверь позвонили. На пороге стоял Иван Павлович. Я была очень удивлена, потому что его я не приглашала, адреса ему своего не давала. Он смущенно улыбался.

- Вот, решил вас проведать, если вы к нам перестали ездить, значит, у вас что-то изменилось?

- Да вот, из санатория приехала.

Я предложила доктору чаю. Он аккуратно снял обувь, поставил в уголок. На нём были белоснежные носки, оттого мне и запомнились. Мы пили чай, разговаривали. То, о чём я так страстно долго-долго грезила, теперь происходило наяву: доктор ко мне пришёл, мы пили чай и беседовали. Но я была абсолютно спокойна. Настолько, что сказала:

- Иван Павлович! Я должна вам признаться, что вы меня вытащили из небытия на Божий свет. Я ведь так была в вас влюблена, как не бывает у нормальных людей.

Мой милый любимый доктор-умница заулыбался грустно и сказал:

- Я видел, что вы погибаете, решил вас влюбить в себя… Я старался…

Уходил он тихо и мягко. Аккуратно вытер рукой свои белые носки, перед тем как надеть ботинки. Аккуратно проверил замки на своём чёрном кожаном дипломате. Оделся. Движения мягкие, привычные жесты.

Отчего-то у меня осталось такое чувство, что всё он делал так, словно протестовал против этого. Мне показалось, он захотел остаться. Но я не предложила. Да и его карьера не давала ему расслабляться. Он ушел к жене, к семье, к карьере. Ведь ещё никто не знал, что Советский Союз и его правила навсегда уходили от нас. И моему доктору, чтобы сделать свою карьеру, теперь не обязательно было быть примерным семьянином и безупречным коммунистом.

Случайно мы с ним ещё раз встретились возле гастронома, который был в нашем доме на первом этаже. Он меня окликнул. Встреча была радостной. Я ему сказала, что решила уехать из Алма-Аты, подыскиваю варианты обмена квартиры. Улыбка сошла с его лица, он растерянно повторил:

- Уехать…

Потом сказал твёрдо:

- Не советую. Перемена климата вам не поможет.

Но я бы не была Катей Москвиной, если бы изменила своё решение. Я нашла вариант обмена квартиры в Алма-Ате на квартиру в Воронеже. И уехала. А строчки стихов, написанных корявым почерком, оттого что я писала их левой рукой, поскольку в правую была прилажена капельница (а ведь мой милый доктор левой рукой виртуозно оперировал!), остались долго в сердце, чтобы звучать там эхом сожаления:

Полагаю, что доктор всё же решился сделать этот шаг, но это уже были запоздалые цветы.

Неотправленное письмо.

«Любимый мой доктор Иван Павлович!

Знаю, знаю, Вас не трогает такое обращение. Любимый, милый доктор, – какая Вам разница, Вы ведь не любите благодарностей. Просто честно выполняете свою работу. – Я всё запомнила из наших бесед.

Но так знайте, милый мой человек, пишу Вам не ради благодарности. Хотя моё вечное «спасибо» Вам – это тоже тема для разговора.

Позвольте обращаться мне к Вам так, как я давно привыкла с Вами мысленно разговаривать: милый мой Ванечка.

Надеюсь, не покоробит тебя такая фамильярность. Мне было очень приятно, когда ты мне в первый раз сказал после операции:

- Садись.

А потом ещё несколько раз проскальзывало «ты» и по имени, без отчества. У меня сразу вырастали крылья. Но ты этого не замечал. И вообще, Ванечка, что ты замечал?

Иногда мне казалось, что видишь меня насквозь, видишь, что я безнадёжно влюблена в тебя, знаешь о моих с тобой мысленных разговорах, нарочно приходишь ко мне ночью во сне.

Ну, почему, почему, скажи мне, я должна скрывать свою любовь?! Это же такое счастье! Я ничего не украла, никого не убила. Я просто люблю тебя. Разве это преступление?