Чайна Мьевиль - Кракен

— Вот черт!

— То-то и оно. Очевидно, наш-то был уже замаринован несколько десятилетий, прежде чем получить свою татуировку.

Они посмотрели друг на друга.

— Хотите, чтобы я выяснила, кто он такой, да?

— Нет необходимости, — сказал Бэрон. — Нам повезло. Он есть в базе данных.

— Что?

— Отпечатки пальцев, ДНК, полный комплект. Получается, ему уже сотня лет, но дата рождения — тысяча девятьсот шестьдесят девятый год. Эл Адлер. Известен и под другими дурацкими именами. Они любят свои погоняла.

— За что привлекался?

— За кражи со взломом. Но это лишь благодаря сделке — обвинение переквалифицировали на обычное. Первоначально он проходил по другой статье.

Незаконная магия. Проникновение внутрь при помощи чародейских средств.

— Сообщники?

— Он был поначалу фрилансером. Выполнял поручения одной группировки в Дептфорде. Последние четыре года, похоже, работал на полную ставку и только с Гризаментом. Исчез, когда Гриз умер. Вот ведь чертов Гриз, а?

— Это было еще до меня. Никогда с ним не сталкивалась.

— Не напоминайте, — попросил Бэрон. — Это просто преступно — быть настолько моложе меня. Он был ничего, этот Гризамент. Никогда не знаешь, кому можно доверять, но несколько раз он нам крупно помог.

— До этого, блин, я и сама додумалась. Старикашка появлялся как чертик из коробочки. Что именно он делал?

— Он был не чета другим, — сказал Бэрон. — Сидел на целой куче стульев. Игрок в своем роде. С тех пор как он умер, все пошло наперекосяк. Он был отменным противовесом.

— Вы же говорили, что он умер не от…

— Так и есть. Ничего страшного или драматичного. Просто заболел. Все об этом знали. Так себе секрет. Но вот что я скажу: его похороны выглядели потрясающе.

— Вы там были?

— Разумеется, был.

Муниципальная полиция не могла пройти мимо кончины такого важного лица, мимо столь широко разрекламированных похорон. Становились известны все новые подробности насчет того, где и как Гризамент будет отдавать городу прощальное напутствие. Все эти слухи распространялись так навязчиво, что походили на приглашение.

— Как же вы это устроили? — спросила Коллингсвуд.

Бэрон улыбнулся.

— Плохой надзор за сотрудниками — посмотрите, вы все нас видите, какие же мы дурачки.

Он помотал головой.

Коллингсвуд вступила в должность достаточно давно и была уже достаточно подкована, изучив все правила ПСФС и лондонской полиции. Она все поняла. Стражи порядка не могли официально присутствовать на похоронах лица, чья законопослушность вызывала сомнения, но не могли также проигнорировать это важное событие, выказывая тем самым неуважение или неблагодарность. Отсюда и проистекал маскарад, якобы плохой надзор за сотрудниками, присутствие которых на похоронах должно было быть замечено и нужным образом истолковано.

— Так что же сделал Адлер? — спросила Коллингсвуд. — Чтобы оказаться в бутыли?

— Кто знает? Чем он так кому-нибудь насолил — ваша догадка ничем не хуже моей.

— Моя догадка гораздо лучше вашей, шеф. Доставайте необходимое, я добавлю свое барахло.

Она отправилась к своему шкафчику за старой, изрезанной рельефами доской, свечой и горшочком с противной мазью. Бэрон отправил Харрис письмо с просьбой передать ему лоскут кожи Адлера, его кость и клок волос.

Билли не мог уйти, но больше никаким ограничениям не подвергался. Он проводил многие часы в подземной библиотеке, насыщался глубоководной теологией и поэтикой, искал подробности тевтического апокалипсиса.

Заглатывание и испражнение, из тьмы, во тьму. Ужасной силы укусы. Избранные, вроде как там их, кожеедов, маленьких паразитов, переносимые великим священным спрутом через водовороты. Или нет, в зависимости от обстоятельств. Но все оказалось не так. Наконец Билли вздохнул, снял очки, поставил стихи о цефалоподе обратно на полку, а затем, поморгав, протер глаза. Тут он вздрогнул, заметив нескольких мужчин и женщин, которых видел на проповеди. Билли встал. Люди, разного возраста, по-разному одетые, смотрели на него одинаково почтительно. Он не слышал, чтобы они входили или спускалась.

— Давно вы здесь? — спросил он.

— У нас есть вопрос, — сказала женщина в мантии, на которой сверкал значок — золотой спрут. — Вот вы с этим кракеном работали. В нем не было ничего… необычного?

Билли запустил пальцы себе в волосы.

— Вы имеете в виду, необычно необычного? Необычного для гигантского спрута ? — Он обескураженно покачал головой. — Откуда мне знать? — Он пожал плечами. — Это вы мне скажите. Я же не из этих ваших пророков.

Фррр! Что-то пронеслось по комнате. Все выглядели оробевшими. «Что такое?.. — подумал Билли. — В чем дело?.. Ох!»

Конечно же, он из этих — их пророков.

— Черт возьми! — сказал Билли, сгорбился, прислонившись к книжной полке, и закрыл глаза.

Вот почему они нагнали на него сновидения. Это не были просто чьи-то сны: их следовало прочесть. Билли посмотрел на книги, на учебники, близкие к тем видениям. Он, подобно Варди, попытался как-то истолковать истории об избранных. Эти верующие, вероятно, смотрели на специалистов по головоногим как на несведущих святых, чьи видения непонятны даже для них самих, а потому чище, ибо в них не присутствует эго. А он? Билли прикасался к телу Бога, сохранял его, консервировал, спасая от времени, вводил его в Anno Teuthis [23] Эру Спрута (лат.). По аналогии с Anno Domini (лат.), то есть нашей эрой, от Рождества Христова. . Госс и Тату заставили и его самого пострадать за Бога. Вот почему эта секта его защищала. Билли не был просто святым. Он был хранителем. Иоанном Крестителем гигантского спрута. А робость кракенистов была следствием благоговения, священного трепета.

— Господи, только не это, — сказал он.

Спрутопочитатели не сводили с него глаз, пытаясь найти этой вспышке какое-то истолкование.

Любое мгновение, именуемое «сейчас», всегда полно возможностей. Во времена преобладания всяческих «может быть» особо чувствительным лондонцам порой приходилось лежать в темноте. Некоторые страдали, переев апокалипсиса, — тошнота от конца, как они говорили. А в моменты противостояния планет и рождения уродов, в астрологически опасные дни, подверженные этому люди стонали, исходя рвотой, — побочные эффекты откровений, в которые они не верили.

В те дни наблюдались самые непредсказуемые колебания. С одной стороны, подобные приступы делались реже. Много лет приносимые в жертву ради кого-то, также приносимого в жертву, страдающие тошнотой от конца теперь могли вздохнуть как никогда свободно. Но причина этого заключалась в том, что сам дурман незакрытой вселенной, всегда игравший дьявольские шутки с их внутренним слухом, куда-то уходил. И что-то шло ему на смену. Продвигаясь подо всеми этими «может быть», все быстрее приближалось что-то плохо различимое, но простое и совершенно окончательное.