Чайна Мьевиль - Кракен

— Все кончается, — сказал Фитч. — А другие возможности, необходимые, чтобы с этим сражаться, улетучиваются одна за другой. — Он закрыл глаза. — Кракен горит, склянки и аквариумы горят, и потом все горит, а дальше никогда ничего больше нет.

Кэт Коллингсвуд находилась в складе без окон, похожем на забытый кукольный домик, на территории полицейского участка в Нисдене. Бэрон наблюдал за ней через армированное проволокой дверное стекло. Он и раньше видел, как Коллингсвуд проделывает подобное. Это была методология ее собственной разработки. Сзади стоял со скрещенными руками Варди, глядя через плечо Бэрона.

В помещении было пыльно. Коллингсвуд считала, что наличие этой сухости, осыпавшихся крупиц времени, повышает действенность метода. Но полной уверенности у нее не было. Она воспроизводила по максимуму обстоятельства первого своего кавалерийского успеха, понимая, что любое из них может ничего не значить, а сама она — кто-то вроде скиннеровской крысы в лабиринте [38] Беррес Фредерик Скиннер (1904–1990) — американский психолог-бихевиорист, пропагандист бихевиористских техник модификации социального поведения; ставил опыты на крысах. . Поэтому груда пустых картонных коробок в углу месяцами оставалась в одном и том же виде. Когда Бэрон ненароком сшиб одну, Коллингсвуд выплеснула на него ушат брани и потратила несколько минут, чтобы восстановить все как было, словно образованные коробками углы особым образом влияли на силу.

«Вати сюда не придет, — говорила она перед тем Бэрону, — даже если бы мог». На участке имелись стражи, следившие за тем, чтобы в здешние фигурки и игрушки не вселялись блуждающие сущности. «Надо застать его там, где он живет». Не в статуях — в них Вати отдыхал. А обитал он в одном из бесконечных колебаний эфира.

Посреди комнаты, освещенной рядами ламп, имелась куча магических причиндалов: жаровня, где горел химически окрашенный огонь; табурет, на котором стояли бутылки с кровью; листы особой бумаги со словами на древних языках. Вокруг располагались три включенных в сеть старых телевизора, излучавших на все это статические помехи.

— Ну вот, — непринужденно сказал Бэрон Варди, — очередь за УПК.

Коллингсвуд капнула в огонь крови, высыпала в него маленькие урны с пеплом. Огонь вспыхнул нестерпимым блеском. Она добавила бумажки. Языки пламени меняли цвет.

Флуоресцентный свет разровнял сцену колдовства, оставив мало мест, где можно было бы собираться или прятаться, — но теням этого хватило. Лоскуты, вроде полос грязного воздуха, появлялись вновь и вновь. Коллингсвуд что-то бормотала, затем нажала на кнопку пульта, и телевизоры начали показывать огню заезженные видеофильмы. Звук был приглушенным, но слышным — шероховатые лейтмотивы, обрывочный монтаж, мужское ворчание.

— Полиция, — сказала Коллингсвуд. — Служебный вызов.

Над поднимающимся огнем стали извиваться изменчивые очертания, произнося что-то невнятное, оставь, расслышала она один из шепотков.

Коллингсвуд бросила в огонь две видеокассеты. Хлынул дым, потом сгустился, и сквозь него пронырнула тьма. Слышалось шипение — кажется, удовлетворенное. Коллингсвуд прибавила звука. Телевизоры заорали. Варди помотал головой.

— Думайте, что хотите, — сказал Бэрон. — Какая она все же умница, сообразить такое.

— Тот факт, что вы скончались, — объявила Коллингсвуд шепчущимся отсутствиям, — не означает, что вы не на службе.

Те затараторили при виде суровых мужчин с несовременными стрижками, экранных автомобильных погонь и кулачных драк. Она бросила в огонь еще одну кассету и несколько книг в мягких обложках. Тени заурчали.

УПК, так прозвал Бэрон сущности, которые вызывала Коллингсвуд. — Умершие Полицейские Констебли. Населять эфир можно тысячами способов, однако эта промежуточная среда всегда остается такой, какова она есть, и призраки, духи, души лучезарных мечтателей протискиваются друг мимо друга, образуя сложную бестелесную экосистему. Кто лучше приблизится к бестелесному бунтарю Вати, чем бестелесные силы закона?

— Ну же, констебли, — призвала Коллингсвуд. — Я бы сказала, что вы живете ради такой вот хрени, но это было бы немного безвкусно.

Она подтолкнула все телевизоры к языкам пламени. Тени-полицейские выписывали спирали над огнем, ухая, как призрачные тюлени.

Какофония наслаивающихся друг на друга старых фильмов. Кинескопы телевизоров потемнели, и сначала один из них, а вскоре и два остальных взорвались, прекратив воспроизведение. Из их решеток повалил дым, потом под давлением со стороны УПК, которые, лопоча, вбросили в телевизоры градиент тепла; он устремился обратно.

так высоко. Злобно-ворчливый голос среди внезапной тишины.

так высоко был просцениум, древо токующих глаз.

оставь, услышала Коллингсвуд, вечер, вечер, весь вечерь весь, сей фараон, сержант, упал с лестницы, так высоко просцениум.

— Итак, — сказала она. — Констебль Смит, констебль Браун и констебль Джонс. Вы трое — настоящие герои. Вы пожертвовали жизнью ради правопорядка. Во имя долга. — Дымные призраки содрогались, то появляясь в поле зрения, то исчезая, горделиво ожидая продолжения. — Теперь у вас есть возможность поступить так еще раз. Поработать ради тех пенсий, которых вы так и не получили, верно? — Она подняла большую папку. — Здесь вся информация по делу, которой мы пока располагаем. Нам нужен один плохой парень по имени Вати. Он порхает с места на место, этот Вати. Нам надо ухватить его за полу и заставить повиноваться.

вати? вати? произнес какой-то голос из дыма, за щит как брат за щит чучмек кот ест вати гад?

— Минутку, — сказала Коллингсвуд.

пепел пел, услышала она, на пол гада. Она бросила папку в огонь, чту за честь.

Призрачные существа издали такие звуки, словно опускались в горячую ванну, и взбили в эфире пену, из-за которой у Коллингсвуд зачесалась кожа.

Призраки, подумала она. Будто бы.

Это было надувательством, жертвы которого сами оказывались обманным трюком. Своего рода процессом убеждения. Того, что сотворила Коллингсвуд, основывавшегося на смутных, но очень гордых воспоминаниях о подтрунивании в столовой, о подстреленных злодеях, о поставленных на место заносчивых субчиках, о прокуренных офисах и грязных, мерзких, почетных смертях несколькими мгновениями раньше, просто не существовало.

С призраками ладить трудно. Остаток человеческой души, любой человеческой души вообще, слишком сложен, противоречив, своенравен, не говоря уже о травме, нанесенной самой смертью, чтобы сделать хоть что-то нужное для кого-то. В тех редких и произвольных случаях, когда смерть не оказывается концом всему, невозможно сказать, какие именно стороны, какие обособившиеся грани личности возьмут верх над другими, утверждаясь в своей посмертной индивидуальности.