Иван Панкеев - Копья летящего тень

О недавнем прошлом напомнила случайная встреча с Макаровым. Однако нет в мире ничего случайного, все — для чего-то. Он поинтересовался: не повторялось ли подобного тому, что было раньше в квартире Болеров. Я, в свою очередь, ответил, что квартира уже так обжита мною, что от Леры и Бори в ней осталась только благодарная память: вдруг, со спокойной уверенностью и невероятным подъемом я в течение одного дня поменял обои; затем переставил мебель, приволок из родительского дома картины, посадил цветы и заставил двумя десятками горшков все подоконники. Не знаю, что на меня нашло, но мысль, что так надо сделать, оказалась непреодолимой, она не допускала никакого анализа, требуя лишь слепого подчинения и реализации.

— А как ваша борьба? — скорее из вежливости, чем для информации, поинтересовался я у Макарова. — Извели вампиров?

— Зря иронизируешь, — ответил он серьезно, с ноткой обиды в голосе.

Уловив эту нотку, я тут же пожалел о своем тоне: действительно, кто мне позволил сводить до уровня ерунды то, о чем я на самом-то деле ровным счетом ничего не знаю. И потом — не хватало еще ни за что, ни про что обидеть человека, который кроме добра ничего мне не сделал.

— Извини, Лень, — мгновенно слетело с моих губ, и, вероятно, в интонации было столько испуга, что доктор с удивлением взглянул на меня. — Я правда не хотел тебя обидеть, просто вырвалось, я ведь давно уже позабыл о тех кошмарах. Есть что-нибудь новое?

— В том-то и дело, что есть. Лучше бы его не было. Мы сейчас отслеживаем больных, угасающих беспричинно и быстро. Но, во-первых, нас мало, а больниц в Москве — сам знаешь, тем более, что далеко не каждый считает такое недомогание серьезным недугом, и обратившиеся к врачам — это ничтожный процент от реального числа пострадавших. Во-вторых, мы ничего не смогли доказать.

— В смысле? — уточнил я.

— В том смысле, что действительно существует товарищество с ограниченной ответственностью «666», действительно там работают известные тебе Татьяна Львовна, Юрий Вольфович и прочие. Занимаются тем, что покупают и перепродают, а также выступают посредниками. Но что касается нашей темы — сплошной мрак. Как врач, экстрасенс, я уверен, что все именно так обстоит, как мы с тобой говорили. Понимаешь — уверен! Не на словах — мне об этом мои руки, глаза, голова, каждая моя клетка кричит: я ведь заходил в их желтенький особнячок.

— Что, действительно — желтый? — удивился я. — И стоит на окраине лесопарка?

— Представь себе — все именно так, как ты видел во сне, и даже стол в комнате для заседаний — круглый, а стульев — шесть.

— Фантастика! — выдохнул я. — Крыша едет от такого…

— У меня тоже скоро поедет. Кое-кто на нас уже смотрит как на шизиков. Мы — об опасности, о вреде для здоровья и жизни, а нам, естественно — доказательства на стол, мол, эти ваши биополя — не документ, их к делу не подошьешь и в суд не передашь. Нет такой статьи, мол, так, по подозрению, всех арестовать можно…

— М-да… — заполнил я возникшую паузу, одновременно подтверждая: мол, слушаю дальше.

— Вот и я теперь самому себе говорю: «М-да, Леонид Иванович, надо что-то делать, и экстренно, а — что делать?» Ну вот что делать-то? — развел он руками, словно я мог ответить ему. — Ведь ужас даже не в моральном смысле: что воруют чужое, необходимейшее, на что не имеют права — это все равно, что без спроса взять у человека глаза, легкие, сердце, печень — что угодно: мол, ты обойдешься, это наш бизнес. Да по какому праву?

Было видно, что это давно гнетет его — он нервничал, заводился, и я не знал, как и чем успокоить его. Разве что — дать выговориться.

— Понимаешь, я ведь не случайно спросил у тебя о свежих, если они есть, ощущениях. Мне кажется, что эти скоты изобрели что-то новое.

«Ну, уж если Макаров сказал «скоты», то довели его основательно», — ответил я про себя.

— Раньше они хоть детей не трогали — наверное, не насобачились, или сбыта не было, не знаю. А теперь пошли детишки — то обмороки, то бездиагнозное угасание, то полный упадок сил… И я ничего не могу сделать — мне никто не поверит, что такое возможно: воровать ауру. Потому что и в самое ауру эти тупицы не верят. Я ее телом чувствую, Михаил — глазами видит, приборы фиксируют, — усиленно жестикулировал Макаров, — а они, видишь ли, не верят, для них это — мистика, сказка про белого бычка! А дети — умирают. Я же видел их глаза — они меня в могилу сведут! Не глаза, а тоннели в смерть: «Дяденька, что со мной, я так любила играть в «Барби», а теперь почему-то не люблю». А глаза родителей: «Доктор, вы же врач — сделайте что-нибудь, ну сделайте же!»

Впервые за все время нашего знакомства я видел Макарова таким; обычно уравновешенный, даже бесстрастный, сегодня он говорил и жестикулировал нервно, возбужденно, не в силах справиться с эмоциями. Если даже в нем произошли столь значительные сдвиги, значит, дело действительно серьезное. И даже точно — серьезное, если все обстоит так, как он говорит; я-то знаю далеко не все.

— Ладно, если что — сразу звони, — стал прощаться Леонид Иванович. — Сразу, обязательно, — подчеркнул еще раз, протягивая сухую длинную ладонь для рукопожатия.

Много ли надо человеку, когда он счастлив? С одной стороны — конечно, много, никак не меньше, чем всем остальным: и еда, и комфорт, и любимая работа, и здоровье… А с другой стороны — всего лишь причина счастья и нужна: один-единственный человек. Но зато весь мир этого человека, вся его внутренняя вселенная, все привычки, заботы, — все это автоматически становится твоим, ложится на твои плечи, потеснив собственные заботы и планы; и странное дело — крест этот не тяжек, не обременителен, а даже наоборот — приятен.

Так было и со мною. Наконец-то я понял, что даже получасовая, пустая, в сущности, болтовня по телефону, которую я ненавидел раньше, может быть приятной и притягательной; хотя, если разобраться, какая в ней может быть ценность, какие чувства; «Проснулась?» — «Да». — «Я рад, боялся тебя разбудить. Завтракала?» — «Нет, еще в постели». — «А завтрак рядом с тобой, на столике». — «С ума сошел! Когда ты успел купить арбуз?! Спасибо, дорогой, я загадаю желание — этим летом еще не ела арбузов». — «У Макса сколько уроков?» — «Четыре. Но я занята, побудет в продленке». — «Нет, я сам его заберу». — «Но ты же на работе!» — «Но ему же приятно будет!» — «Я тебя люблю». — «Я люблю тебя». — «До вечера». — «До встречи».

Вдруг по-другому стали прочитываться старые, с юности знакомые романы — Толстого, Тургенева, Бальзака, Мердок, Саган… То, что долгие годы оставалось в тени, теперь вышло на свет Божий во весь рост, и оказалось, что жизнь-то, в сущности, состоит из множества маленьких мелочей, а не из всемирных, глобальных проблем. Так вот почему первые месяцы совместной жизни называют медовыми! — это когда и просыпаться не тоскливо, а — весело; и в магазин идешь не с раздражением, а с приятной озабоченностью: чем бы сегодня обрадовать, и любая, увиденная в киоске вещица тут же мысленно примеряется на близкого тебе человека; и внутри тебя постоянно живет не унижающее, а возвышающее, трепетное, ревностное желание угодить, сделать приятное; и взгляд сам собою становится нужным, руки — ласковыми, слова — единственными.