Иван Панкеев - Копья летящего тень

— Сейчас, — он посмотрел на часы, — четыре часа дня; Миша и еще трое наших пошли наблюдать за этой чертовой «666».

Увидев недоумение на моем лице — мол, а мы-то тут при чем, а Максим как же?! — Макаров быстро пояснил:

— Я всех их только что видел, всех четверых — на подходе к желтому дому… Но дело не в этом… Хотя и в этом тоже… Понимаете, я понял: эти скоты, наверное, ставят свои приемники на автомат. Все мои заплаты на поле Максима разрывались; это не биологический вампир, а механический, искусственный. Наверное, когда конденсаторы уже насыщены, он превращает воруемую энергию в какой-то другой ее вид и, чтобы не потерять, начинает гонять ее по кругу; поэтому мы подсознательно — или во сне, как ты, или в отключке, как я, видим часть пути этой энергии…

— Да нам-то что делать? — одновременно испуганно, раздраженно и беспомощно воскликнула Люба.

— …И я, кажется, понял, — продолжал размышлять вслух Макаров, не обращая внимания на Любин вопрос, — я понял… что надо… центр квадрата… четыре угла… эмоциональное совпадение… направленный поток…

И вдруг его спонтанное, пугающее отсутствием логики бормотание завершилось четким и жестким приказом неизвестно кому:

— Нужен четвертый. Срочно!

— Не понял, — честно признался я.

— Я же все объяснил. Нас трое. Срочно нужен еще один человек, желательно близкий, который сочувствует вам, знает, что такое потерять близкого человека и поэтому умеет ненавидеть. Где Эдвард?

Максу не было ни хуже, ни лучше. Он лежал, безразличный ко всему, с безвольно протянутой вдоль худенького тельца ручонкой, и я, глядя на него, не мог сдержать слезы; время от времени я смахивал их украдкой, но скрывать было не от кого — Люба, застыв, сама сквозь пелену слез смотрела на сына, не спуская с него взгляда.

Пока Эдвард ехал к нам, мне в голову пришла мысль, заставившая подпрыгнуть на месте — так всегда бывает, когда понимаешь, что выход найден. Я предложил немедленно ехать в лесопарк и разворотить там все к чертовой бабушке под корень — вместе с приборами, сотрудниками и самим домом. Видимо, чувства действительно слепы и глухи. Макаров быстро отрезвил меня, сказав, что приборы могут стоять где угодно, и как раз менее всего — именно в особняке; а единственное, чего мы добьемся — это оставим Макса без помощи и угодим в тюрьму за погром.

Стоило Эдварду войти в квартиру, как доктор мгновенно преобразился. Не знаю, что он говорил моему приятелю, увлекши того на кухню, но через пять минут, когда они вернулись в комнату, я увидел Эдварда — с блестящими глазами, бегающими желваками и сжатыми кулаками. «Не хватало еще, чтобы они именно сейчас поссорились!» — мелькнула в голове мысль. Но Эдвард сухим надтреснутым голосом произнес:

— Я готов.

Леонид Иванович, тщательно вымеряя расстояния, поставил нас каким-то особенным образом, по ходу дела поясняя, что сейчас мы представляем собою своего рода коллективный лазер особого вида, что наши биополя взаимодействуют, накапливая внутри квадрата какую-то энергию.

Честно признаться, мне было не до терминов, я готов был висеть хоть на люстре, лишь бы Макс выздоровел. Затем Макаров попросил запомнить, по какому знаку мы должны плавно перестроиться в треугольник, внутри которого окажутся Макс и сам Макаров. И, лишь убедившись в том, что все поняли последовательность и смысл действий, Леонид Иванович, отметив, что времени прошло уже много, сейчас семнадцать часов, и Макс без помощи и защиты больше не продержится, заговорил о коварстве и низости вампиров, о том, сколько несчастий они могут принести, если им не противостоять; об обескровленных детях с ранками на шее от вампирских острых клыков; о разлученных навеки возлюбленных; о материнском горе…

Чем дольше он говорил, тем сильнее закипала во мне ненависть к Татьяне Львовне, к увиденной когда-то красной машине, к желтому особняку из сна, ко всему этому омерзительному сброду за круглым столом. Судя по лицам Любы и Эдварда, с ними происходило нечто подобное. Вскоре я уже не различал ни лиц, ни мебели — в сознании звучал лишь голос Макарова, и мне казалось, что я его не слышу, а вижу: этот все утончающийся золотой луч, состоящий из миллиардов микроскопических круглых вертких золотинок; луч этот не стоял на месте; удивительно, но я видел не только его все убыстряющееся движение по квадрату, от скорости превращающееся в движение по кругу, но видел и движение золотинок внутри фантастически быстро скользящей прочной, уверенной нити.

Наверное, это длилось долго, и мы в каком-то гипнотическом состоянии уже перестроились, потому что появились очертания треугольника, пространство внутри него стало заполняться ровным желтым светом, который с каждой секундой становился все более вязким и тяжелым; потом он стал обретать какую-то упругость, пульсировать, пытаясь выйти за пределы границ; цвет на всех трех углах потяжелел…

— …И воткнутых шпаг, и осинового кола боитесь вы меньше, чем этого света, этой любви, которой у вас нет, и этой ненависти, которая больше вас самих, — где-то вдали и одновременно во мне и вокруг меня звучал заклинающий, убеждающий, требующий голос Макарова, — так тьма боится света и гибнет в нем; так нечисть коченеет при виде чистоты и святости; так — есть! Есть и будет, и ваша сила — ничто перед волей света, ненавистные упыри! Стрела света, копье света, меч света пронзят ваши темные сердца вернее кола осинового, и не будет нигде вам спасения — ни в земле, ни в железе, ни в камне, ни в воде, ни в дереве, ни в воздухе!

Упругость желтого вещества, вероятно, достигла предела; оно стало быстрее и быстрее вращаться вокруг центра, затем вокруг трех осей одновременно, превращаясь в ослепительный шар, из которого вдруг резко вылетели, направляясь во все стороны, тончайшие бесконечные иглы-лучи.

Запахло озоном — как после грозы. Я стал ощущать себя — усталость и опустошенность, словно золотые иглы проткнули меня, как воздушный шарик; даже глаза открыть не было сил.

— Мама, папа! Вы во что играете с дядями? — вдруг раздался звонкий голосок Макса.

Какая усталость?! Какая опустошенность?!! И глаза распахнулись сами — навстречу; и губы открылись — для вопля восторга; и руки вздрогнули — для объятий.

— В молчанку, — первым выдохнул Макаров и по привычке все хронометрировать, посмотрел на часы, — семнадцать тридцать пять…

— А вот вы и проиграли! — захлопал в ладоши Макс, пытаясь выбраться из постели, но тут же попал в объятия Любы и, увидев ее слезы, испуганно посмотрел на меня:

— Папа, а что-нибудь случилось, да? Вы молились с закрытыми глазами?

— Молились, — подтвердил я, резко отворачиваясь к стене, — молились…

Эдвард как-то боком вышел в коридор, и вскоре из ванной послышался шум воды и звук прочищаемого носа. Макаров, буркнув: «Покурю пока», удалился на кухню. В это время раздался звонок в дверь, от которого мы с Любой вздрогнули, как от выстрела.