Иван Панкеев - Копья летящего тень

В полночь стали пить шампанское.

— А ты что не танцуешь? — весело воскликнула Ингер и потащила Лилиан на середину комнаты.

— С Новым годом, — сказала ей Лилиан, — и пусть сбудутся твои желания.

Они танцевали рядом, почти касаясь друг друга, но каждая — сама по себе.

— И твои желания тоже! — горячо откликнулась Ингер.

— А если мы хотим одно и то же? — впервые за весь вечер улыбнулась Лилиан.

Ингер остановилась.

— Пойдем поговорим, — сказала она и решительно потащила Лилиан к столу.

Они выпили еще, сидя друг против друга.

— Да, я спала с ним, — без всяких предисловий заявила Ингер.

Опустив голову, Лилиан промолчала.

— Я знаю, что ты его любишь, — опять сказала Ингер.

— Как ты можешь это знать? — тихо спросила Лилиан.

— Я знаю, — упрямо повторила та. — Ты думаешь, я ничего не видела? Не видела, как ты смотрела на него? Я все знаю. Ты любишь его. Он такой чудесный… Дэвид…

Припав щекой к столу, Ингер плакала. И Лилиан казалось, что это она сама сейчас так страдает, что это ей так больно. Она взяла Ингер за руку.

— Ты такая красивая… — мягко сказала она, глядя в заплаканное лицо датчанки.

— Ты слышал? — деловито бросила Ингер сидящему поблизости Тому.

Том тоже считал, что Ингер очень красивая.

— Ты очень красива! — повторила Лилиан. — Может быть, ты самая красивая девушка в Дании!

Ингер смотрела на Лилиан, улыбалась, вытирала маленькой ладонью заплаканные глаза, вздыхала.

— Да не-е-е-ет… — то ли плача, то ли смеясь, протянула она. — Это я раньше была красивая, а теперь нет… И вообще это несчастье, быть красивой… Из-за Дэвида я чуть не стала наркоманкой… Я такая слабая, я так увлекаюсь, а ведь дома, в Дании, у меня есть муж…

Ингер была совсем пьяна. Она ушла куда-то с Томом…

Два часа ночи. Держа в руках граненые стаканы, англичане стали посреди комнаты и хором пропели новогоднее приветствие. Лилиан была одна… Она летела все дальше и дальше в глубь пропасти, на дне которой была пустота. Невыносимо!

Она вышла из комнаты и побрела по коридору, шарахаясь от каких-то пьяных идиотов, обнявшихся парочек, танцующих вальс австрийцев.

В туалете, как ни странно, никого не было. Плеснув в разгоряченное лицо холодной водой, Лилиан открыла окно и стала жадно вдыхать морозный воздух. Пахло снегом, углем, досками. Такой северный запах! Голова у нее кружилась. Там, внизу, чернели крыши сараев, лениво лаяла собака, искрился снег. Выход! Так просто: шагнуть из окна прямо на эти крыши! Так тихо, так торжественно светят звезды. Сейчас!.. Это же так просто… Стоя коленями на подоконнике, Лилиан покачнулась, но инстинкт заставил ее ухватиться за оконную раму, голова опять закружилась… рядом была бездна, сверкал снег, сверху лилась тихая музыка звезд. Еще немного, немного осталось… И вдруг полились слезы, буйно и безудержно. Одинокий голос флейты, сочащийся из темноты!.. Грусть безысходна, как безысходна красота, как безысходно Несбывшееся… Печальная музыка звезд, бездомная собака на снегу, запах снега и угля, одиночество, достигшее своего исхода…

Лилиан плакала, стоя на коленях перед открытым окном, ее слезы падали в бездну, вливаясь в гармонию снежной ночи. Где-то совсем рядом звучала музыка Баха… Нет, не в коридоре общежития, а внизу, среди сверкающего снега и тишины. На крыше одного из сараев стояла хрупкая, прозрачно-невесомая женская фигура. В снежно-белом платье, деревянных сабо на босых ногах, с седыми или засыпанными снегом волосами… Грациозно изгибаясь и покачиваясь в такт тихой, печальной музыке, флейтистка временами даже привставала на цыпочки, словно желая дотянуться до замершей в проеме окна Лилиан… Или это она сама, Лилиан, была сверкающей в полутьме флейтой? Или это из нее самой струилась боль музыки, приносящая радость, возвращающая к жизни?

Эта боль вынесла Лилиан на киммерийский берег…

Она стояла на коленях у самой воды, и позади нее вздыхала ветром степь. Она поднялась и села на ребро рассохшейся лодки. Вдали, у самого горизонта, вырисовывался силуэт парусника. Как долго она уже сидит здесь! Как долго… Она все смотрит и смотрит на корабли, а они все плывут и плывут, словно тени облаков, плывут к горизонту и никогда, никогда не пристанут к этому безлюдному берегу. А она так и будет сидеть у моря, глядя на эти далекие паруса, будет чего-то ждать, пока сама не сольется с этой печальной землей, пока не станет одним из неприметных диких цветов призрачной Киммерии…

Зачем я забрела на эту улицу, похожую на грязное шоссе? Ни людей, ни деревьев, кучи мусора на месте недавно снесенных частных домишек, унылое однообразие серых девятиэтажных чудовищ.

Свернув с тротуара, подошла к одному из недостроенных зданий и, словно бродячая кошка, скрылась в темном проеме двери. Переступая через доски и кучи кирпича, я шла дальше, углубляясь в полумрак будущего человеческого жилища. Остановилась, прислушалась. Вокруг меня была глубокая, потусторонняя тишина, прерываемая редкими, монотонными звуками: это капало сверху, с потолка. Капли разбивались о поверхность воды, налитой в большой круглый бак, вода постепенно замерзала, капли падали все реже и реже… Среди этих голых стен падающие капли казались частью каких-то жутких песочных часов: в мерных звуках падения таилось полное безразличие к беспокойной и сомневающейся человеческой душе. Приближалась ночь.

Последняя ночь года, вобрав в себя всю усталость пройденного двенадцатимесячного пути, в изнеможении распростерлась на своем скудном ложе, ища покоя и не находя его. Последняя ночь года… Каким будет новый день? Откуда придет он? Чем он будет рожден — отчаяньем или надеждой?

Замерзающие капли, летящие в пустоту.

Пошел снег. У проемов окон и двери быстро росли сугробы. Я сидела на сырых досках и замерзала. Я хотела замерзнуть.

— Лю-ю-ю-ю-ю-ди-и-и-и-и-и! — донесся до меня чей-то истошный вопль.

Я мигом выскочила из своего убежища. Снаружи было темно, пустынно и безлюдно. Слабый свет качающегося на ветру фонаря едва доходил до забора, в проеме которого темнела человеческая фигура. Этот проем был единственным выходом со стройки, так что я могла оказаться в западне.

— Эй, мужик… — хрипло позвал меня новоприбывший, — п-п-п-поди-ка сюда…

В куртке, брюках и ушанке, я вполне сходила за парня. Это меня немного успокаивало. Сделав несколько шагов к забору, я остановилась. Новоприбывший был вдребезги пьян и никак не мог пролезть в дыру, хотя и упирался всеми четырьмя.

— П-п-поди-ка сюда… — хрипло повторил он, — Не видишь что ли, что я не вписываюсь в эти рамки? Дай руку!

Шагнув к нему, я с силой потянула его за рукав и за воротник — и новоприбывший ввалился, словно мешок с картошкой, на территорию стройки, куда вход был строго воспрещен.