Татьяна Стафеева - Привнесённая память

-Нет! – вскрикнула Анна. – Пожалуйста, не надо!

-И не думай! Вас вынянчила и ей не наврежу!

-Ты же мертва, мы тебя похоронили!

-Ты, Нюрка, как есть ни на чо не годная! Ей-ей, оглобля сломанная! Я те говорила аль нет, за младшенькими смотреть? Нет, энта чупаха всех проворонила! Лидушку, Томку! Аркашенька тоже из-за ней вскрылся! Рази ж можно такой недотепе дитя доверить! – методично вычитывала незваная гостья.

-Мамочка, я не виновата! Нет на мне греха! – робко возразила старшая дочь.

-Ах, нету? А хто Лидию в МОскву отпустил? Хто Аркашку не уберег? Хто Тамару не разговорил за свово вахлака выходить? Ничо доверить нельзя! – строгий взор Василисы, казалось, впивался в душу и терзал ее изнутри.

И где-то там, глубоко, саднило, болело, ныло что-то ощутимое, вещественное, словно раскаленный камень в грудь зашили. Права, права матушка! Как раньше, так и теперь, на ней, Анне, вина за все! На то старшая. А уж за Женечку как пить дать, отвечать на том свете! Обещание, сестренке пред смертью данное, нарушила. Голос родительницы бил по черепу:

-Все дети как дети, ты у меня одна непутящая, ни в чем толку нету. Ишь, пялит зенки, а пол не метен! Другие матари надежа и опора, а энта… Только б филонить! Хто надысь кофту хорошую кошке на подстилку извел? Её ишшо таскать и таскать! Подумаш, молью траченная да ворот оторвался! Ничо не бережешь, матрин труд не ценишь! Нет бы, починить, ленчук эдакий! Но уж я покажу тобе! Пора лень сменить на ремень! Сроду детёв своих не била, а вот возму дрын да по хребтине отхожу! Да не жалобь, не разжалобишь!

Приглядевшись, Анна увидела нечто такое, отчего волосы встали дыбом. Не её, взрослую женщину, жизнью битую да ко всему привычную, отчитывала мать, а тощего ребенка, одетого в стираный мешок из-под картошки с дырками для рук и головы. Девочка тряслась, словно затюканный щенок.

-Да не сжимайся, чай, мать пред тобою! От нее все, как подарок прими! После сама благодарить станешь! Жизни, знать, учу!

-Не хочу такой жизни, лучше побей, только ничего не говори! – вдруг произнесла малютка, подняв голову.

И тут-то увидала Анна – вовсе не она маленькая стоит перед Василисой, а другая девчушка – дочь Женькина, беленькая да красивая.

-Ишь, гордая какая! Запомни, ты – мое говно на лопате! Захочу, и сброшу! Поняла, хорошка моя? – внезапно голос матери сделался карамельно-сладким.

Черные руки потянулись в люльку с мирно спящим младенцем. Нельзя покойнице брать девочку! Никак нельзя!

Перед глазами тут же возникла измученная родами Женя, простонала:

-Ты теперь за нее отвечаешь! Если баба Василиса и за моей крошкой явится, это на твою совесть камнем упадет!

-Нет! Не отдам! – вскричала Анна.

Не помня себя, схватила она малышку, завернула в первую попавшуюся под руки пеленку, впоследствии оказавшуюся наволокой с кружевной отделкой – именно ее испуганная Кучасова выхватила, не глядя, из груды белья, предназначенного для глажки. Метнулась к комоду, сунула в карман конверт с адресом и фотографией. Голос матери, продолжавшей изрекать ужасные, злые слова, преследовал, гнал, куда глаза глядят. Как была, в нательной рубахе, халате и тапочках, выбежала она на улицу. Тепло весеннего вечера окутало мягким покрывалом, но не успокоило, не согрело.

В позднем троллейбусе Анна привлекла к себе внимание редких пассажиров.

-Ваш ребеночек-то? – поинтересовалась бабка с плетеной корзинкой.

Женщина молча кивнула.

-Ох, лишенько, в такие-то годы родить! – ужаснулась старушка.

-Да уж, хуже не придумаешь! Костлявая на пороге, а она туда же! – подхватила тетка в платке и добавила. – Мадонна хренова! Та хоть миллионерша, а ты-то! Кто дитя воспитает, если Бог приберет? Муж-то есть?

Анна неопределенно мотнула головой. Неизвестно, за подтверждение или отрицание приняла ее жест собеседница, только всплеснула руками:

-Я так и знала! Иль климакс подвел? Так в суд можешь на доктора подать, если, конечно, обращалась в поликлинику! Вон моей соседке опухоль пропустили, так уж год на том свете ангелочков хлебушком с руки кормит!

-Ну, бабы, не языки - помело говенное! – процедил сквозь зубы дюжий подвыпивший детина. – Не видите, бабушка она, а не мать вовсе! Везде диво выискиваете! Нынче молодухи не родют, а уж такая-то рухлядь и подавно!

-А че, я вон по телику видала, в Израиле одна в шестьдесят стала матерью, а мы чем хужей? – возразила бабка.

-Не мы, а медицина нашенская! С ихним сервисом да за ихние деньги и мумия египенская родит, а с тобой кто возиться станет? – хмыкнул мужик.

Разговор свернул на прелести отечественного здравоохранения. Анна вышла из троллейбуса. Вскоре она звонила в дверь по адресу, написанному Женей.

Открыл тот самый мужчина с фотографии. Увидев пожилую женщину в халате и тапках с ребенком на руках, вежливо спросил:

-Вам подать? Погодите!

И закрыл дверь перед носом, потом снова выглянул, протянул скомканную купюру. Анна машинально взяла деньги, но, помедлив, разжала пальцы. В последний раз поцеловала девочку, так и не получившую имени. Стащила халат, свернула в несколько раз, сверху пристроила сверток с ребенком. Положила туда же снимок. Бросила прощальный взгляд на малютку – и стала спускаться по лестнице. Долго шла, куда глаза глядели… Где-то, в каком-то сквере присела на лавочку. Впала не то в сон, не то в забытье. Увидела ослепительный белый свет, принявший форму огромного шара. Почему-то сразу догадалась – это Бог.

Не тот, у которого просят милости, и не тот, который восседает на облаке и мечет молнии в непокорных. А настоящий, всамделишный – Дух Всеобъемлющий. Всевидящий, всезнающий, допускающий несправедливость и подталкивающий руки убийц. Не добрый, не злой, просто ПЛАНИРУЮЩИЙ. Дабы жизнь, Им созданная, протекала разнообразно, развивалась в выбранном направлении и, наконец, завершилась. А для завершения чего-либо нужны не любовь да благодать, а безжалостность, боль и смерть. Тут-то и поняла Анна Кучасова смысл последних слов своей матери: "Лидушка, а Бога нет!" Не увидела Василиса того Господа, какого ожидала, а только свет, ослепительно-чуждый, невыносимый.

Режущее глаза неистовое свечение проникало внутрь черепа, давило, ломало височные кости. Въедалось в мозг, рвало податливые ткани, перемещало волны энергии. Последняя связная картина – личико спящего ребенка – мелькнула и утонула в темноте.

Больше она ничего не помнила. Наутро открыла глаза уже тетя Икс в нелепой самошивной ночнушке. Снова шла и шла, пока не попала в тот самый двор Заславского района, откуда ее увезла патрульная машина.

Пожилая женщина в домашних тапочках оказалась на другом конце города по отношению к дому Рыжовых.

Запись прервалась – кончилась пленка. Послышалось шипение. Ника молча смотрела на отца, на него же уставилась и Людмила. Олег переводил взгляд с одной на другую, потом обратился к Мириам Аслановне – запись слушали в ее офисе: