Юлия Аксенова - Морок

Помимо таланта, трудоспособности и дисциплинированности, Линда обладала еще одним качеством, которое очень устраивало ее руководителя. У напарницы глаза горели энтузиазмом, и Виктор хоть немного заражался от нее интересом к работе, которую делал в последнее время по преимуществу без души, механически, выезжая только на своем огромном опыте и крепком профессионализме.

Привлекая Линду к работе, Виктор не просил у руководства дополнительного финансирования. Просто поделился с новой сотрудницей значительной частью собственного гонорара. Мистер Робинсон удивился и долго не давал согласия на перемены; другие коллеги также недоумевали, зачем Смиту все это понадобилось, что тот выигрывает. Он всем отвечал правду: хотел большей свободы — и получил ее! Никто, кажется, до конца не верил; подозревали все — от адюльтера до политического заговора. А у него наконец — впервые за несколько лет — появилось время для творческих командировок, для вдумчивой разработки тем, которые хоть как-то увлекали его.

Перед поездкой в Россию Виктор определенной темы и приблизительно не формулировал. Он был уверен, что стоит попасть в хорошо знакомую, любимую, бесконечно изменчивую страну — и интересная, оригинальная тема сама отыщет его, чтобы затем вылиться в серию увлекательных, забавных и трогательных сюжетов.

Итак, совсем скоро он снова пройдется по улицам Москвы, подышит морозным (если повезет!) воздухом с терпкой примесью автомобильной гари, может, смотается на денек-другой в провинцию, любуясь по дороге бесконечными заснеженными полями, белыми на белом церковками и обязательно завалится всем телом в огромный чистейший сугроб…

«А может, и не серия сюжетов? — уже засыпая, размышлял Виктор. — Может, получится целый фильм? Трех дней мало. Мало, чтобы сделать что-то стоящее, мало, чтобы… чтобы…»

«Неделя!» — решил он, и тут же дремотная усталость навалилась на него всей тяжестью, укутывая, как толстое ватное одеяло, погружая в блаженную темноту, забытье.

Мои сослуживицы продолжали уютно о чем-то щебетать; небыстро, как маятник метронома, мелькали Танюшкины спицы: она вяжет для Земляникиной какой-то потрясающей сложности кофтец; время от времени начиналась примерка с обязательной перебранкой. Дважды заходил заместитель начальника отдела Толик — еще вполне трезвый и милый: в очередной раз поздравил с наступившим Новым годом, принес нам яблок из собственных закромов.

Я сидела на самом любимом своем месте, в уголке, за столом, хлебала голый горячий чай из кружки — разумеется, фирменный Ленкин «Земляничный», — регулярно подсыпая заварку, и думала: «Зачем я здесь? Что тут делаю?» Размышляла спокойно, без надрыва, просто я не понимаю… правда, не понимаю: зачем? какой смысл?

Дело не в том, что мы должны приходить и отсиживать положенное время — есть ли работа, нет ли ее. Я могла бы заниматься тем, что мне интересно. Для этого надо выбивать средства, составлять кучу бумаг, уговаривать людей, которым это совсем не нужно. Или поискать возможность устроиться в другой институт или в КБ. Нет сил. То есть желания. Значит, не слишком-то интересно. Не так: интересно, но зачем? Зачем и кому может пригодиться то, что я сделаю из прихоти, из собственного интереса? И зачем это мне? Сердце не забьется быстрее; душа останется сухой и холодной. Моя душа, как у любого человека, хочет прежде всего любить. А любить все подряд и всех подряд она разучилась. Я разучилась. Поэтому ни в чем и не вижу смысла. Не вижу, не вижу, не вижу…

Когда я стала сухой и черствой, когда разучилась видеть смысл? Нет сомнений: бесконечно долгая, тяжелая, однообразная поденщина в шотландской глубинке. И ожидание… Больно вспоминать. Годы, впустую выброшенные из жизни!

Когда я только начинала учиться в Англии, в Лондоне, я была полна надежд и увлечена своей темой. Все мне удавалось в тот год: и личная жизнь, и карьерный рост, и именную стипендию вот получила, в Англию поехала — сказка!

Работу сделала на совесть, но труд оказался тяжким, почти непосильным: приходилось одновременно и язык осваивать, и огромный объем литературы, потом — еще хуже! — писать текст на английском. Надорвалась тогда, что ли? Я вышла из университетских стен совсем опустошенная. О дальнейших занятиях наукой даже думать не могла; от вида чистого листа бумаги начинало тошнить. Как будто какой-то предохранитель в башке перегорел. Я держала в руках этот солидный диплом и не понимала, зачем он мне. Был ведь уже один, отечественного образца и тоже очень солидный.

Может, если бы тогда же я вернулась домой, то быстро отдохнула бы и пришла в себя. Пашка и мама были готовы отогреть и помочь. Все вспоминалось бы, как дурной сон.

Я зачем-то предпочла в этом дурном сне остаться еще на два года.

Я ждала чего-то. Я все время чего-то ждала… Все отношения, что начинали прорастать и развиваться в Москве до поездки, в конце концов засохли и умерли: я не старалась поддерживать их, не жалела. С доледниковых времен остался Павлик. Весь отмороженный, не от себя — от меня отмороженный… Чего я ждала, теперь даже не могу четко определить. Формально была надежда, что дадут место под мой великолепный диплом и неглупый научный проект. Но ведь я скучала по России, рвалась домой…

Самое яркое воспоминание: тоска по дому. Я все время рвалась домой. Теперь я в родной Москве — и непрерывно тоскую и рвусь куда-то, как будто мой дом где-то за тридевять земель…

Зачем я так настойчиво добивалась, чтобы именно в Англии получить работу по специальности?.. Он все не появлялся… Кто? О чем это я?! Спать хочу, сил больше нет. Все ли вспомнила важного, что было за день? Вроде полегчало…

Спать, спать…

Звонок по телефону внутренней связи оторвал Смита от размышлений над неудачным текстом сюжета, который писал один новый сотрудник.

— У меня к тебе просьба, — сказала Линда, и Виктор слегка удивился, услышав в ее голосе давно, казалось, преодоленную робость.

— Лин, ты хочешь попросить у меня невозможного?

— Не знаю, Виктор. Я надеюсь, что это вполне осуществимая просьба. — Линда вновь обрела уверенность: это было слышно.

— Ну, тогда рискни.

— Виктор, ты не мог бы дать мне перевод тех стихов, которые читал во время шоу? Для эфира.

— Зачем?! — поразился Виктор.

— Ну вот! Я так и знала, что тебе еще никто не сказал. Сотни звонков в редакцию, Виктор! После окончания телемоста телефон просто раскалился, но даже и теперь, спустя две недели, некоторые звонят. Зрители хотят знать, какие стихи Виктор Смит читал во время шоу с таким выражением лица… Ой! — осеклась Линда, — то есть… я хотела сказать, что ты читал очень вдохновенно и получилось, правда, красиво… Так как насчет перевода, ты согласишься? — торопливо закончила она.