Алекс Флинн - Чудовище

«Ида Данливи — восходящая звезда сцены, которой суждено стать одной из великих актрис нашего времени».

— Я о такой даже не слышал, — признался я, глядя на вырезку из газеты 1924 года.

Смотри. А она была красивая. Линди показала мне другую вырезку — фотографию темноволосой женщины в старомодном платье.

В следующем альбоме были собраны вырезки, посвященные свадьбе Иды Данливи.

«Актриса Ида Данливи выходит замуж за преуспевающего банкира Стэнфорда Уильямса».

Сообщения о премьерах и сценических успехах сменились заметками о рождении детей. В 1927 году родился Юджин Данливи-Уильямс, а двумя годами позже — Уилбур Стэнфорд Уильяме. Газеты подробно, в старомодной манере (мне она показалась чересчур восторженной и слащавой) описывали прелестных малышей. В альбом даже были вклеены локоны детских волос.

Тон вырезки из газеты 1930 года был уже совсем другим: «Банкир Стэнфорд Уильяме покончил с собой».

— Он выпрыгнул из окна небоскреба, — сказала Линди, пробежав глазами заметку. — Бедняжка Ида.

— В двадцать девятом началась Великая депрессия. Многие разорились. Прокатилась волна самоубийств, — сказал я, вспомнив какую-то телепередачу.

— Неужели эта семья жила здесь? — спросила Линди, водя пальцем по пожелтевшей газетной бумаге.

— Может, не они, а их дети или внуки.

— Грустно, — вздохнула Линди. — Теперь понятно, почему мы ничего не знаем об Иде Данливи.

Она стала листать альбом дальше. Еще пара заметок о разорении Стэнфорда, фото двух малышей (на вид им было три или четыре года) и… пустые страницы.

Под коробкой с вырезками была другая. Открыв ее, Линди обнаружила мягкую упаковочную бумагу. Бумага была настолько ветхая, что рассыпалась от первого прикосновения. На дне коробки лежало атласное платье желтовато-зеленого цвета.

— Смотри! — воскликнула Линди. — Да это же платье Иды! Она в нем сфотографирована.

Линди осторожно развернула старое платье и принялась разглядывать.

— Не хочешь примерить? — в шутку спросил я.

— Вряд ли оно мне подойдет, — отмахнулась Линди.

Тем не менее она продолжала рассматривать платье с пожелтевшим кружевным воротником. Он был расшит бисером. Кое-где нити порвались, но в остальном время пощадило этот наряд.

— И все-таки примерь его! Если стесняешься меня, спустись вниз.

— Боюсь, оно будет на мне висеть.

Тем не менее Линди взяла платье и понесла вниз.

Я раскрыл пыльный чемодан, рассчитывая обнаружить там что-нибудь оригинальное и тоже нарядиться к возвращению Линды. В шляпной картонке лежал цилиндр. Я примерил его, но он не держался на моей звериной голове. Я зашвырнул цилиндр за диван. В чемодане нашлись перчатки и старомодный шарф. Кому они принадлежали? Если Стэнфорду, у него были крупные руки. Перчатки налезли и на мои, хотя не без труда. Больше в чемодане ничего не было. Тогда я открыл стоящий рядом сундук. Вот они — «сокровища», о которых говорила Линди. Старый граммофон и пластинки. Я уже собирался вытащить граммофон, когда Линди вернулась.

Я оказался прав: платье сидело так, будто его шили специально для нее. Я привык видеть Линду в свитере и джинсах и считал, что фигура у нее самая заурядная. Но старый желтовато-зеленый атлас подчеркивал удивительно женственные очертания ее тела. Я смотрел на нее и не мог оторваться. Цвет ее глаз тоже изменился: из светло-серых они стали зелеными, под цвет платья. Может, я слишком давно не видел девушек, но Линди выглядела неотразимо. Неужели за месяцы, прошедшие с того злополучного вечера, она так сильно изменилась (но в отличие от меня в лучшую сторону)? Или она и тогда была красивой, но я этого не заметил?

— Распусти волосы, — выпалил я и лишь потом подумал, что такая просьба может ее испугать.

Линди капризно наморщила лоб, но согласилась. По ее плечам заструился огненный водопад.

— До чего же ты красивая, Линди, — прошептал я.

Она засмеялась.

— Ты считаешь меня красивой только потому… Она осеклась.

— Потому что я сам уродлив? — закончил я за нее.

— Я не это хотела сказать, — возразила Линди, но покраснела.

— Не бойся, меня это не задевает. Я же знаю, как выгляжу. На что же обижаться?

— Ты меня не дослушал. Я хотела сказать: ты считаешь меня красивой, поскольку не видишь других девчонок. По-настоящему красивых.

— И все равно ты красивая.

Я представил, как здорово было бы коснуться ее, провести рукой по гладкому атласу, ощущая под ним ее тепло… И тут же себя одернул. Нельзя потакать таким мыслям. Я должен держать себя в руках. Если она почувствует, как сильно я ее хочу, наши отношения, с таким трудом построенные, развалятся и их уже не восстановишь. Я подал Линде зеркало — ведьмино зеркало. Она разглядывала свое отражение, а я тайком наблюдал за ней. Наверное, она не привыкла ходить с распущенным волосами. Я заметил, что Линди подкрасила губы помадой вишневого оттенка и чуть подрумянила щеки. Раньше я никогда не видел у нее на лице косметику. Однако я тут же охладил свой пыл: она просто «вошла в образ» и все это — дополнение к старому платью.

Пока ты ходила, я раскопал старый граммофон с пластинками. Сейчас посмотрим, работает ли.

— Настоящий? Здорово! — захлопала в ладоши Линди.

Мы вытащили граммофон из сундука, приладили потускневшую трубу. Я наугад выбрал пластинку. У меня были виниловые пластинки, но эта была вдвое толще и меньше по размеру. На этикетке значилось: «Голубой Дунай».

Я покрутил пыльную ручку, щелкнул рычажком. Диск сделал несколько оборотов и замер. Я его снова толкнул — тот же результат. Наверное, старый пружинный механизм требовал чистки и смазки, но музыки мы так и не дождались.

Линду это немного опечалило. Потом она улыбнулась и сказала:

— Наверное, это к лучшему. Я все равно не умею танцевать вальс.

— Я умею. Мой…

Я вовремя прикусил язык и не сказал, что в одиннадцать лет ходил на уроки танцев. Мать моего дружка Трея возила нас в какой-то загородный клуб.

— Ты чего замолчал?

— Я хотел сказать, мой отец делал передачу с одним преподавателем танцев. Уроки танцев по телевидению. Мне было интересно. Я смотрел и, в общем-то, научился. Могу показать. Это легко.

— Тебе легко.

— И тебе тоже.

Я достал из чемодана шарф и перчатки. Перчатки оказались как нельзя кстати — мне не хотелось вызывать у Линды отвращение, дотрагиваясь до нее своими когтями. Надев перчатки, я протянул ей руку.

— Позволь пригласить тебя на танец.

— И что я должна делать?

— Взять мою руку.

И она взяла мою руку. Это было так неожиданно, что я застыл на месте.

— А другую руку куда? — спросила Линди.

— Положи ее мне на плечо. А теперь…

Я обнял Линду за талию и повернул голову к окну, чтобы не слишком пугать ее своим видом.