Эдуард Катлас - Создатели

Лекс

Он рисовал иероглифы. На этот раз на тончайшей рисовой бумаге, что выдал ему мастер. Рисовал, потом отдавал Каллиграфу, который делал из них флажки-вымпелы. Каждому иероглифу они вместе находили место рядом с одной из ив, вешали вымпел на заранее приготовленный столбик и оставляли так, словно охранный амулет.

Таких спящих воинов, заклинаний силы и власти, всех фантастических животных, что позволяли создать иероглифы, набралось уже немало. Аллея ив тянулась, как и было обещано изначально, до самого горизонта, последние деревья просто терялись, росли так далеко, что даже воздух оказывался недостаточно прозрачен, чтобы их можно было увидеть от дома Каллиграфа.

Аллея из ив закрепляла реальность мира учителя, а скрытая под склоняющимися к песку ветвями армия дремала, обеспечивая дополнительную поддержку на случай следующего нападения.

Но Каллиграф отказался, перестал считать Лекса учеником. После победы над Душителем мальчик действительно даже обгонял по абсолютной силе мастера. Но не думал, что хотя бы приблизился к нему по умениям.

Каллиграф признал в нем равного, «выгнал» его из учеников. Хорошо хоть, не отказался показывать новые иероглифы.

— Ты первый, кого я знаю, кто сумел бы отделить от себя фамильяров, — неожиданно произнес Каллиграф.

Ход его мыслей никогда не был вполне ясен для Лекса. А сейчас мальчик вообще не понял, о чем, собственно, идет речь.

Каллиграф поднял кисть, с которой никогда не расставался, как хромой со своей тростью, и ткнул ею в щиплющего ветви ивы единорога. Рядом с ним, под деревом, сидели трое — Невозмутимые и Гунн. В последнее время Лекс брал их с собой даже в чужие миры, и обычно они вели себя подобающе.

Понятно, что пожирание чужих листьев к подобающему поведению отнести было сложно, но Каллиграф сейчас говорил явно не об этом.

— Надеюсь, листья отрастают быстро, — перекликаясь с мыслями Лекса, добавил мастер. — Иначе тебе придется исправлять все за твоим фамильяром.

— За моим фамильяром? — переспросил мальчик. — Почему вы решили, мастер, что это фамильяр? Разве они не навсегда врастают после проникновения?

— Навсегда, — кивнул Каллиграф. — И не могут быть оторваны от хозяина. Так повелось. Таковы правила. Но они и не оторвались от тебя. Все время рядом.

Лекс помотал головой, пытаясь понять, осознать услышанное.

Мастер воспринял это как недоверие и решил пояснить:

— Я тоже знаю правила. Но я вижу то, что вижу. Не могу сказать, кем эти люди были при жизни. Но я вижу их эмоции. И они — точно не созданы. Они пришли вместе с тобой. Создавая этих существ, рисуя на песке, ты не смог вложить в них собственную душу, хотя, похоже, пытался. Но ты вложил в них две эмоции, которые тебе были отданы душами других людей.

— Две?

— Две, — кивнул Каллиграф. — Гунн — это ярость. И те двое молчаливых воинов — это тоже ярость, ее составляющая. Ты же видишь, что их почти невозможно оттащить друг от друга. Ты разделил эту ярость на части и сделал, неосознанно, этого фамильяра даже сильнее. К тому же ты не заметил, как перестал хромать. Теперь за тебя хромает он.

Каллиграф ткнул в сторону Гунна.

— А единорог? — спросил Лекс.

— Единорог — это любовь, конечно. — Тоном, словно говорит очевидные истины, ответил Каллиграф. — Чистая, незамутненная, вечная, как и он сам. Это просто не может быть ничего другого.

— Вы не видели, мастер, как он растерзал последнего врага.

Каллиграф пожал плечами.

— Любовь иногда принимает очень странные формы. И бывает жестока.

Лекс кивнул. По крайней мере, ему стало понятно, почему эта компания имела столько самостоятельности, столько независимости, столько жизненной силы, которую не всегда можно было найти в снах, в огоньках, даже в других создателях.

Он не любил гостить у Михаила. Для него мирок Михаила, его крохотный оборонительный бастион, был слишком скучен, хотя он никогда не решился бы признаться в этом вслух.

Но иногда ему все-таки следовало посещать друга. Хотя бы потому, что Михаил бывал у него часто, проводил очень много времени, и нужно было как-то отвечать взаимностью.

Будь его воля, Лекс переселил бы Михаила в один из созданных им миров. Но он знал, что это невозможно. Что Михаил не сможет защищаться в чужом мире. Да и гордость просто не позволит ему сделать это.

Поэтому Лекс хитрил. Силы у Михаила хватало. В конце концов, они вместе одолели Душителя, пусть Михаил и был ведомым. Лекс добавлял в его крохотный мир фантазию.

Каждый свой визит он приходил с подарком, с сувениром, маленьким гостинцем, который оставлял в мире друга. Он никогда не говорил, сколько времени тратил на то, чтобы эти безделушки создать.

Михаил всегда им был рад. Он и сам прекрасно осознавал, что с фантазией у него очень слабо, так что любая вещь, придающая его миру уникальность, привносящая в него дополнительную стабильность, всегда его безумно радовала.

Как тот дуб, подаренный ему в самом начале их знакомства.

В одной из комнат мира его друга теперь висела картина. Бурное море, волны, накатывающие на пустынный берег и бессильно уходящие обратно. Лекс никогда вживую такого моря не видел. Только в фильмах, на картинах старых маринистов. Не сам.

Впрочем, и звездного неба из самого центра галактики в свои пятнадцать он тоже понаблюдать не успел. Кого это здесь останавливает?

Точно не его.

Он не стал рисовать на картинке положенный ей кораблик, борющийся со стихией, — берег был слишком близко, и просто жаль было моряков, могущих попасть в подобный шторм так близко к суше. Слишком опасно.

Было только серое море, с примесью зеленого, иногда, лишь в некоторых местах, голубого. Бурное море, с пеной, с высокими гребнями волн, — все как полагается на таких картинках.

В другой комнате Михаила расположился бонсай. Маленькое хвойное дерево, согнутое стихиями, но не сломленное ими. Если честно, то дерево Лекс подсмотрел у Каллиграфа — у того они стояли прямо рядом с домом.

Это не копировало декоративные растения мастера, но походило на них по духу. Лексу лишь надо ухватить суть. Понять, что именно является душой дерева, как оно воспитывалось, на каком склоне цеплялось корнями за скалы, чтобы выжить. Каким ветрам противостояло, яростно сопротивляясь враждебным стихиям.

Как все они.

И как только Лекс все это представил, дерево получилось у него само собой. Он знал, что схитрил, что на самом деле мастер растил эти деревья сам, подкручивал их ветви проволочками, тщательно вырезал лишние листья или хвою. Заставлял дерево наклоняться в нужную ему сторону, привешивая к стволу грузы.

Лекс поступил проще. Он просто представил настоящее дерево на реальных скалах на берегу ветреного моря. Представил, каким оно выросло. А потом уменьшил. Уменьшил, посадил в красивый плоский горшок, чтобы гордые сильные корни виднелись над землей, и полил.