Наталья Сорокоумова - Арикона, или Властелины Преисподней

Собака посмотрела на Арикону и вежливо помахала хвостом.

– Ненависть не грех. Грех – ненавидеть свою ненависть. Таких я наказываю. Живи себе в радость, наслаждайся каждым днем, устраивай себе празднички и не жалей ни о чем. И еще: проклянут тебя – я накажу. Обидишь слабого – я накажу. Сильных можно бить – они дадут сдачи. Слабых – не тронь. Я вербую души, это правда, но я могу забрать душу просто так. Без всякой выгоды для человека. Жить без греха – кто на такое способен? – сам по себе грех – не повод для наказания. … В рай ты не попадешь, Клайм. Это точно. Но я за тобой спешить не стану. Нет интереса. Топчи землю, пока не надоест. Но если замучает совесть, если позволишь страданиям изменить себя – жди меня. Я приду.

Клайм похолодел. Арикона выразительно положила руку на пояс, где в серебряных ножнах болтался устрашающего вида кинжал с резной ручкой…

– Не трогай собак, – посоветовала Арикона. – Ненавидь, но трогать не смей.

Она пошла по дорожке к калитке. Пес затрусил рядом – хвост трубой, уши болтаются, шерсть – в колтунах. Скрипнули петли, и все затихло.

Клайм скомкал тетрадь Мика, скрутил ее в трубку и засунул между дровами. За лето бумага сопреет, никто ничего не узнает. Сжечь ее почему-то ему в голову не пришло.

Зашел в кухню, сел за стол – молча.

– Матушка, поесть бы, – сказал он ровным голосом.

Жена обернулась и вскрикнула. Муж ее сидел за столом весь мокрый и… седой. Еще час назад его шевелюра была только-только пронизана ниточками серебра, а сейчас – стала белой, как снег.

– Ой, – икнула она и прижала ладонь к губам.

– Поесть бы, – повторил он.

Она, не отрывая от него перепуганных глаз, быстро накрыла на стол. Он, не спеша, поел, запил стаканам воды и встал.

– Ты, матушка, к ночи камин зажги, будет холодно, – сказал он. – А я приду через часок.

Она застыла на месте.

Он вышел на улицу. Пасмурное небо воду ронять перестало, но низко опустилось над поселком, придавив его своей тяжестью.

Вербовщик всегда где-то рядом, думал он, шагая. Она следит за нами и ждет удобного случая. Ее пес – исчадье ада, она – исчадье ада.

Он остановился посреди улицы и посмотрел на небо. Оно молча кивало ему, соглашаясь…

У Фреда было пусто. Он сам скучал, сидя за столиком. Увидел вошедшего Клайма – обрадовался.

– Плеснуть? – спросил он. – Сегодня я угощаю.

– Нет, больше не пью.

– А? – вытаращил глаза Фред.

– Каюсь много после выпивки, – уточнил Клайм.

– И?

– Грех это… – он покачал седой головой. – Представляешь? Оказывается, грех…

Арикона кружила над деревней черной птицей.

– Удовлетворена? – спросила Потерянная Душа, все еще сохранявшая облик шелудивого пса.

– Скучно, – протянула Арикона. – Подумаешь, большое дело – пьяницу до сумасшествия довести! Одну душу увели у Отца. Душонка – так себе, мелочь. Но во что она вырастет еще, ого-го! Этот пункт договора отработан.

– А мне было весело! – сказала Потерянная Душа, нарезая круги в облаках. – Люблю я это дело!

– Хочу домой, – капризно произнесла Арикона. – Деревня меня утомляет.

Еще один длинный день, проведенный в демонических делах, подошел к концу. Щурясь на заходящее за крыши домов солнце, Арикона одним глотком опрокинула стаканчик спирта, бросила в рот кусочек лимона и, бросив на стойку монету, вышла из бара. Жара еще не отступила с улиц, она пропитала своим огнем камни мостовой и стены домов, и еще горели красноватыми языками пламени отражения раскаленного бока солнца в черных стеклах витрин.

Арикона решила прогуляться по лесу. Вот там жаре не было дано ни единого шанса на господство – влажная темная земля дышала холодом даже в самые знойные часы. Ручьи не прогревались, и вода в них оставалась ледяной, словно только что спущенная с ледников.

По знакомой дороге Арикона шла домой, размахивая прутиком и сшибая верхушки цветущей полыни. Тысячи раз проходила она по этой самой дороге, но никогда она не выглядела одинаковой и скучной. Каждый раз все было по-новому.

Она сняла обувь и спустилась к ручью. Ледяная вода обожгла ступни и Арикона с удовольствием поджала губы. Гладкие камни, обточенные ласковым течением, приятно массировали кожу, но приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться на каком-нибудь особенно большом голыше.

Ручей убегал прямо в заросли дикой ежевики, и ей пришлось выйти из воды, чтобы обогнуть препятствие. Совсем рядом, в кругу, образованному кустами терновника, был спрятан алтарь лесных духов, называемых кашунами. Кашуны охраняли лесные кладбища животных и людей, не позволяя чужакам приближаться к ним, а диким зверям – раскапывать могилы. Ревниво охраняя захоронения, кашуны, тем не менее, первыми не нападали и считались довольно мирными существами. Обычно они лишь пугали заблудших путников жуткими возгласами и завываниями, стараясь отвадить незваных гостей от своих домов возле могил, но сейчас Ариконе казалось, что от лап лесных духов кто-то пострадал.

Она остановилась и всмотрелась в зеленую тьму зарослей.

Чутье подсказывало ей – там кто-то есть. Она втянула носом воздух, но запаха, обычно сопровождающего кашунов, не уловила. Колючая трава колола ноги. Арикона натянула обувь и, стиснув покрепче топорище, направилась в заросли терновника.

Чутье опять не обмануло ее. В середине дьявольского круга, где по ночам разводился жертвенный костер и сжигались различные жертвоприношения покровителям лесных духов, сейчас был вкопан длинный шест с перекладиной на верху. На импровизированном деревянном кресте, на высоте метров трех от земли, веревками был привязан человек в монашеском одеянии. Глубокий капюшон падал ему на лицо. Болтая ногами и извиваясь всем телом, он пытался отогнать от себя огромных мясных мух, роившихся вокруг. Под шестом мстительные кашуны разложили куски гниющего мяса, так что мухи слетелись на обед со всей округи. Кусались они нещадно, до крови вгрызаясь в тело беззащитного человека, едва прикрытого балахоном. Проклятые насекомые забирались под капюшон, и бедняга так исхитрился дернуть головой, что громко хрустнули позвонки. Капюшон сполз с лица.

Арикона остановилась под шестом, глядя наверх.

– Чем мог святой отец так насолить кашунам? – спокойно спросила она, поигрывая топориком.

Она узнала отца Конрада – того самого, что навещал Марту.

– Может, они приверженцы более современного направления в одежде? – предположил отец Конрад, дергаясь на кресте. Он отчаянно гримасничал, сгоняя мух с лица. Обнаженные руки его уже сплошь покрывали следы укусов, и выступившие капельки крови еще больше разжигали ярость и голод насекомых.