Рик Янси - Ученик монстролога. Проклятье вендиго

Любое действие лучше, чем паралич от страха, поэтому я сказал себе: «Пошевеливайся, Уилл Генри!» и заставил себя встать. Я быстро осмотрел землю на предмет следов или чего-нибудь еще, что могло бы пролить свет на случившееся. Я не обнаружил ни вмятин, ни содранностей — ничего, что свидетельствовало бы о драке. Я не знал, надо ли мне успокоиться или волноваться еще больше. Занятый этим, я услышал, как ко мне что-то приближается, выдавая себя хрустом лесной подстилки. Я развернулся и побежал назад на стоянку. Не могу сказать, с какой целью я это сделал, потому что и здесь, и там я был одинаково уязвим, не имея средств для самозащиты, за исключением вытащенной из кострища дымящейся ветки, которой я размахивал перед собой, возвращаясь к палатке.

— Берегись! — крикнул я. — У меня есть оружие!

— Уилл Генри, какого черта ты делаешь?

Он вышел на поляну. На локте у него висела винтовка, одежда была в мокрых пятнах, темные глаза с черными кругами глубоко запали на бледном обросшем лице. Я бросил свое «оружие» и побежал к нему, испытывая огромное облегчение. Моим первым побуждением было благодарно обнять его, но что-то в выражении его лица меня остановило. С острой интуицией, свойственной всем детям, я понял, что означало это выражение.

— Где сержант Хок? — спросил я.

— Это по-настоящему уместный вопрос, Уилл Генри, но что это за звуки?

— Это доктор Чанлер, сэр. Он…

Он оттолкнул меня и поспешил в палатку. Я слышал, как Уортроп звал своего друга по имени, но ответом было все то же бессвязное бормотание. Через несколько минут доктор вышел, сунул руку в карман плаща, сказал: «Держи» и вложил мне в руки револьвер.

— Где сержант Хок? — снова спросил я.

— Я крепко спал, — начал доктор, — когда близко к рассвету меня что-то разбудило. Я не знаю, что это было, но когда я вышел из палатки, сержанта не было. Я бродил по этому проклятому лесу больше часа и не нашел никаких следов этого придурка. Я не знаю, куда он ушел и почему он ушел, никому не сказав ни слова. — Он ковырнул носком сапога палку, которую я бросил. — Что ты собирался с этим делать, Уилл Генри?

— Ударить вас, сэр.

— Ударить меня?

— У меня не было оружия.

— Значит, если бы у тебя было оружие, ты бы в меня выстрелил?

— Да, сэр. Нет, сэр! Я бы никогда в вас не выстрелил, сэр. Во всяком случае, намеренно.

— Возможно, тебе следовало бы вернуть мне револьвер. Твой ответ — или ответы — не вполне меня успокоили, Уилл Генри.

Он посмотрел мимо меня на бездонные тени, окружавшие нашу маленькую поляну.

— Тревожное развитие событий, если иметь в виду очевидную неустойчивость умственного состояния сержанта, — бесстрастно размышлял он, словно мы удобно расположились в его кабинете и обсуждали последний роман Жюля Верна. — Никаких следов борьбы, никаких криков в ночи, которые бы нас разбудили, никакой записки или объяснения.

Он опустил глаза и посмотрел на меня.

— Давно ли проснулся Джон?

— Я не знаю. Когда я проснулся, он глазел… смотрел на меня, а разговор — или как это назвать — начался несколько минут назад.

— Я не думаю, что он смотрел на тебя, Уилл Генри, или на что-либо еще. Он все еще… не вполне с нами.

Он на минуту замолчал, погрузившись в глубокую задумчивость, а потом решительно кивнул головой.

— Мы отдадимся надежде. Нет смысла сниматься с лагеря и бродить по этим лесам в поисках дороги назад. В равной степени бесплодно и разыскивать его. Только слепая удача помогла бы его найти, а она нас пока не баловала — ни слепая, ни любая другая! И отдых пойдет Джону на пользу — и нам тоже, Уилл Генри. Мы будем ждать.

Это решение было имитацией действия, но альтернатива для нас обоих была немыслимой. Я ходил в непосредственной близости от поляны, собирая хворост и все, что этот жалкий лес мог предложить в качестве еды, а доктор сидел в палатке, склонившись над Чанлером и пытаясь выдавить из него что-нибудь более вразумительное, чем гебгун прожпех и канках!

Через час доктор Уортроп сдался и присоединился ко мне у возрожденного костра. Мы мало говорили, зорко смотрели и держали руки на оружии, вздрагивая от каждого хруста ветки или падающего сухого листа. А над нами по небу бежали низкие тучи, убавляя свет до истощенного серого — сильный ветер набрасывал это покрывало на угрюмую землю.

Воздух вокруг нас был неподвижен, он накрывал нас ядовитым саваном гниющей растительности с легким привкусом смерти, густого и терпкого запаха разложения. «Смрад гниения и тлена», как назвал его Хок. Он пронизывал весь наш лагерь. Я чувствовал, что он исходит от моей одежды. В своих городах мы отрешились от смерти, задвинули ее в пыльный угол, но в пустыне она всегда рядом. Это любовница, которая творит жизнь. Чувственные объятия хищника и жертвы, оргазменный предсмертный крик, последний спазматический выплеск крови, даже безмолвное оплодотворение земли упавшим деревом и разлагающимися листьями — все это ласки возлюбленных, непременное условие жизни.

На землю спустились сумерки, а пропавший сержант так и не появился. Уортроп ходил между костром и палаткой, нося Чанлеру воду и еду. Воду ему еще удавалось влить, а еду Чанлер отвергал и выплевывал ее с рвотными спазмами отвращения. Его глаза оставались открытыми, неподвижными и бессмысленными.

По мере того как уходил свет, моя тревога разрасталась. С каждым часом уменьшалась вероятность того, что у исчезновения сержанта есть какое-то невинное объяснение. Если бы он ушел разведать дорогу или добыть столь необходимого животного протеина, то он уже должен был бы вернуться. О других объяснениях было неприятно думать — особенно двенадцатилетнему мальчику, который до этого путешествия никогда не уходил дальше, чем на двадцать миль от крыльца своего дома. На минуту забыв, кто составляет ему компанию, этот мальчик обратился к единственному доступному ему источнику утешения. К сожалению для него, этим источником оказался доктор Пеллинор Уортроп.

— Как вы думаете, что с ним случилось? — спросил я.

— Что я могу ответить, Уилл Генри? — в свою очередь спросил он, вкладывая в рот кусок коры гикори. Жевание помогало унять ноющую боль в наших животах. — Мы могли бы строить догадки до самого восхода солнца, и все было бы впустую. Утром… — Он не закончил свою мысль. Он поводил ладонью по гладкому ложу лежащей у него на коленях винтовки, пытаясь приглушить поднимающуюся внутри боль. — Я подозреваю, что он что-то услышал в лесу — или подумал, что услышал, — и как дурак пошел на звук. Возможно, он решил «послать нас к чертям» и теперь нежится у своего домашнего очага в Рэт Портидже. Но в этом я сомневаюсь.

— Почему?

— Он оставил свой рюкзак. И свою флягу. Он собирался вернуться.