Рик Янси - Ученик монстролога. Проклятье вендиго

— Его… его вдохновили на это.

— А. — Монстролог закивал. — Это был фон Хельрунг, не так ли? Фон Хельрунг велел ему пойти…

— Предложил.

— И, будучи послушной собачонкой, Джон пошел.

Она напряглась.

— Я зря трачу время, да? — спросила она.

— Я спрашиваю по делу, Мюриэл. Как давно он пропал?

— Почти три месяца назад.

— Тогда да, ты зря тратишь здесь время. Я ничего не могу сделать — ни для тебя, ни для Джона. Твой муж мертв.

Хотя в ее глазах блестели слезы, она не расплакалась. И хотя всеми фибрами души она ощущала отчаяние, она стойко встретила его суровое утверждение. Может быть, мужчины и более сильный пол, но женщины сделаны из гораздо более крепкого материала!

— Я отказываюсь в это верить.

— Ты обманулась с верой.

— Нет, Пеллинор, не с верой. А с надеждой, что единственный человек, к которому, как я думала, я могу обратиться… к которому Джон мог бы обратиться…

Уортроп кивнул. Он отвел взгляд от ее прекрасного огорченного лица и заговорил в хорошо знакомой мне глухой лекторской манере:

— Однажды в Андах, в лагере на склоне горы Чимборазо, я лицом к лицу столкнулся с взрослым самцом астоми — существа с поразительной способностью кричать на таких децибелах, что рвались барабанные перепонки. Я видел, как после столкновения с ним у людей в буквальном смысле из ушей вытекали мозги. Он случайно забрел в наш лагерь глубокой ночью, и мы с ним были одинаково удивлены встрече. Нас разделяли какие-то полметра, и мы просто смотрели друг на друга. У меня был револьвер, у него — рот, и мы в любой момент могли ими воспользоваться. Так мы простояли несколько напряженных минут, пока я наконец не сказал: «Ну, дружище, я согласен не открывать огонь, если ты согласишься придержать свой язык!»

Смысл этой импровизированной притчи не ускользнул от дамы. Она медленно кивнула, поставила чашку и встала с кресла. Хотя она не двинулась ни к одному из нас, монстролог и я отпрянули. Есть красота, которая ласкает как луч весеннего солнца на щеке, а есть красота, которая ужасает как вопль Озимандиаса, [3] Персонаж одноименного стихотворения Перси Биши Шелли. порождая отчаяние.

— Я дура, — сказала она. — Ты никогда не изменишься.

— Если ты надеялась на это, то да, ты совсем глупая.

— Не только я. Мне жаль тебя, Пеллинор Уортроп. Ты это знаешь? Мне жаль тебя. Самый умный человек, которого я когда-либо встречала, но также самый тщеславный и мстительный. Ты всегда был немного влюблен в смерть. Удивительно. Я думала, ты ухватишься за возможность еще раз встретиться с ней лицом к лицу. Ведь это единственное, ради чего ты избрал свою омерзительную профессию.

Она повернулась и быстро вышла из комнаты, прижав ладонь к губам, словно останавливая другие готовые слететь с них слова.

Я взглянул на доктора, но он отвернулся; его лицо было наполовину в тени, наполовину на свету. Я поспешил за Мюриэл Чанлер и помог ей надеть накидку. Когда я открыл входную дверь, от порыва ветра по полу вестибюля заскакали капли дождя. На углу, сквозь серую пелену дождя, я увидел блестящую от воды черную двуколку, скрючившегося на своем насесте возницу, переливающуюся на свету головную упряжь большой ломовой лошади.

— Было приятно познакомиться с тобой, Уилл, — сказала миссис Чанлер перед тем, как выйти. Она коротко коснулась ладонью моего плеча, — Я буду молиться за тебя.

В гостиной доктор не шевелился; не пошевелился он и когда я вернулся. Я минуту простоял в ужасной тишине, не зная, что сказать.

— Да? — тихо сказал он.

— Миссис Чанлер уехала, сэр.

Он не ответил. Он не двигался. Я взял поднос, ушел на кухню, вымыл фарфор и поставил в сушку. Когда я вернулся, доктор все еще ни на дюйм не сдвинулся с места. Я и прежде наблюдал это десятки раз: молчаливость Уортропа возрастала в прямой пропорции к глубине его переживаний. Чем сильнее были его чувства, тем меньше он раскрывался. Его лицо было безмятежным — и пустым — как маска смерти.

— Да? Что теперь, Уилл Генри?

— Не хотите ли пообедать, сэр?

Он ничего не ответил. Он оставался на своем месте, а я — на своем.

— Что ты сейчас делаешь? — спросил он.

— Ничего, сэр.

— Извини меня, но ведь ты мог бы делать это практически в любом месте?

— Да, сэр. Я… Я буду это делать, сэр.

— Что? Что ты будешь делать?

— Ничего… Я буду ничего не делать в каком-то другом месте.

Крик раздался вскоре после четырех следующим утром, и я, разумеется, откликнулся. Я нашел доктора в его комнате, безудержно трясущимся под одеялами, словно в лихорадке. Его лицо было белым, как у трупа. Пот блестел у него на лбу и искрился на верхней губе.

— Уилл Генри, — прохрипел он. — Почему ты не в постели?

— Вы звали меня, сэр.

— Звал? Не помню. Сколько времени?

— Начало пятого, сэр.

— Начало пятого — утра?

— Да, сэр.

— А кажется, что гораздо раньше. Ты уверен?

Я сказал, что уверен, и опустился в кресло рядом с его кроватью. Какое-то время мы провели в молчании, он — трясясь, я — зевая.

— Боюсь, я простудился, — сказал он.

— Не позвать ли доктора, сэр?

— Или это из-за утки. Насколько старая была эта утка, Уилл Генри? Возможно, она была порченая.

— Я так не думаю, сэр. Я тоже ее ел, и я не заболел.

— Но ты дитя. У детей более крепкие желудки. Это известный факт, Уилл Генри.

— Я думал, что утка была очень хорошая, сэр.

— Да уж. Ты так обжирался, что можно было подумать, что ты целую неделю ничего не ел. Я много раз тебе говорил, Уилл Генри: или человек контролирует свой аппетит, или аппетит контролирует его. Ты ведь знаешь, что Данте посвятил неконтролируемым желаниям больше одного круга ада. За свои плотские злоупотребления тебя бы поместили в третий круг, где ты лежал бы в полной тьме, а сверху с небес на тебя сыпалось бы дерьмо.

Я кивнул.

— Да, сэр.

— «Да, сэр»… Тебе нравится такая перспектива, Уилл Генри? С дерьмом, которое льется на тебя целую вечность?

— Нет, сэр.

— Но ты не это сказал. Ты сказал «да, сэр», будто соглашаясь с такой перспективой.

— Я соглашался с вами, доктор Уортроп, а не с идеей дерьма.

— «С идеей дерьма»… Уилл Генри, я начинаю думать, что ты слишком послушен. Это в твою пользу — и, конечно, в мою пользу. Лесть помещает тебя в восьмой круг, где ты барахтаешься в реке собственных экскрементов.

— Выходит, я почти безнадежен, сэр.

Он хрюкнул.

— Да, почти.

Я подавил зевок.

— Я не даю тебе спать, Уилл Генри?

— Да, сэр. Нет, сэр. Извините, сэр.

— За что?

— За… Я не помню.

— Ты извиняешься за что-то, о чем забыл?

— Нет, сэр. Я забыл, за что извиняюсь.

— У меня от тебя болит голова, Уилл Генри. Беседовать с тобой — это все равно что пробираться через лабиринт Минотавра.