Вадим Деружинский - Книга вампиров

Называемые Арьесом сроки начала летаргической паники — середина XVII века — точно совпадают со сроками начала эпидемии вампиризма в Восточной Европе.

Арьес пишет: «Подобные истории широко ходили тогда в городах и при дворах, и неудивительно, что все больше завещателей дополняли свои предсмертные распоряжения требованием не хоронить их раньше, чем через 48 часов после того, как их признают умершими, и не подвергать их никаким испытаниям огнем или железом с целью удостовериться в их смерти. Старейшее известное мне завещание, в котором появилась эта озабоченность, относится к 1662 г.:

«Да будет мое тело похоронено спустя 36 часов после моей кончины, но не раньше».

И еще одно, 1669 г.:

«Пусть трупы сохраняются до утра следующего после смерти дня».

Это первая и самая банальная мера предосторожности: обеспечить определенный промежуток времени между смертью и погребением. Обычно это 24, 36 или 48 часов. Но бывает и дольше: в 1768 г. одна знатная женщина распорядилась, чтобы ее тело сохраняли до похорон целых три дня. И это без всяких средств консервации! Другая мера предосторожности: оставить тело в течение определенного времени так, как оно есть, ни трогать, ни раздевать, ни одевать, ни обмывать, ни, тем более, производить вскрытие. Завещание 1690 г.:

«Пусть меня оставят на два раза по двадцать четыре часа в той же постели, где я умру, и пусть меня похоронят в той же одежде, не трогая меня и не делая ничего другого». 1743 г.: «Как скончается, пусть оставят ее на 12 часов в ее кровати, в той одежде, какая на ней будет, а затем еще на 24 часа на соломе». 1771 г.: «Я хочу быть похороненной спустя 48 часов после кончины, и чтобы в течение всего этого времени я оставалась в своей постели».

Арьес указывает, что еще одна мера практиковалась во Франции поначалу крайне редко, но к концу XVIII века получила некоторое распространение: надрез на теле. Герцогиня Елизавета Орлеанская предписывает в 1696 году:

«Пусть мне сделают два надреза бритвой на подошвах ног».

Через почти сто лет в завещании простой горожанки из Сен-Жермен-ан-Лэй (1790 г.) записано: «Я хочу, чтобы мое тело оставалось в моей постели в том же положении, в каком оно будет в момент моей смерти, в течение 48 часов и чтобы после этого мне дали два удара ланцетом по пяткам».

Насколько я понимаю, надрезы на подошвах были проверены практикой: надрезы скальпелем в этих местах куда более эффективно возвращали коматозника к жизни, чем надрезы в остальных частях тела. И практика эта, видимо, исходила от медиков, проводивших эксгумацию.

Но все это настолько кануло в Лету, что осталось только эхо, отражаемое в тексте завещаний той эпохи и в отрывочных упоминаниях в медицинских книгах того времени. Но даже в завещаниях XIX века есть тот же самый мотив, которому следуют, видимо, уже не столько спасаясь от реальной опасности (эпидемия летаргии значительно угасла), а в силу традиции. Для Арьеса завещание 1855 года Матье Мале «звучит старомодно»:

«Я хочу, чтобы в моей смерти удостоверились до того, как похоронят, путем надрезов и всеми способами, используемыми в подобных случаях».

«Старомодно» — это концепция Филиппа Арьеса, который видит отношение к вопросу смерти более отражением моды, чем отражением реалий. В этом я с уважаемым историком совершенно не согласен.

Арьес продолжает:

«Но только в первой половине XVIII в. этим вопросом занялись врачи, оповестившие вскоре общество об одной из серьезных опасностей. Были заботливо собраны все старые данные о «чудесах мертвецов», о криках, раздававшихся из могил, о трупах, поедавших собственные части тела. Все сразу нашло объяснение в свете того, что было известно о мнимой, кажущейся смерти. Объяснение получили и такие древние погребальные ритуалы, как conclamatio — троекратное окликание умершего по имени, обмывание и одевание покойника, выставление тела на всеобщее обозрение, громогласное оплакивание усопшего и молитвенное бдение над ним, выжидание в течение нескольких дней, прежде чем предать тело земле или кремировать. Все это было понято как меры предосторожности, призванные уберечь от погребения человека заживо».

Как указывает Арьес, conclamatio практиковалось даже в начале XX века: в 1910 году на железнодорожной станции, где умирал Лев Толстой, врач трижды окликнул его по имени, прежде чем констатировал смерть. И даже сегодня протокол Ватикана требует, чтобы у смертного одра папы было трижды громко произнесено его имя, полученное им при крещении.

Но вернемся к событиям той эпохи. В 1742 году датский анатом Якоб Бенигнус Винслов издает в Париже диссертацию о ненадежности признаков смерти и о слишком поспешных захоронениях и бальзамированиях (Winslow J.В. Dissertation sur l'incertitude des signes de la mort et de l'abus des enterre-ments et embaumement precipites. Paris, 1742). В ней он обвиняет христианство в том, что под давлением христианской церкви были оставлены и забыты многие народные меры предосторожности, не позволяющие похоронить живого человека. Именно на христианство Винслов возлагает вину за эту беспечность в отношении тех, кого сочли умершими. Датский анатом сам в детстве и юности дважды чудом уберегся от чрезмерно поспешных врачей и могильщиков и вполне справедливо полагал, что когда он в третий раз попадет в коматозное состояние, то смерти избежать уже вряд ли сумеет. Был ли Винслов и в самом деле похоронен потом живым — неизвестно, но, согласно мнению медиков, люди, пережившие хоть раз кому, имеют склонность снова в нее впадать.

Как пишет Винслов, случаев неосторожности и небрежности властей, руководивших погребением, и прежде всего духовенства, было множество — и часто весьма драматичных. Самыми легкими были случаи «воскресения» во время переноса тела в церковь или на кладбище. Винслов сообщает о дочери одного ремесленника, которую сочли мертвой и понесли на кладбище — лежа на носилках, «она, к счастью, подала признаки жизни». Другой мнимый мертвец, некий носильщик, очнулся уже в братской могиле, куда его сбросили вместе с умершими в местной больнице. Глубокой ночью ему удалось разорвать свой саван, выбраться на поверхность и постучать в будку кладбищенского сторожа. Сторож отпер ему ворота, и он возвратился к себе домой.

Уильям Хоггарт. «Расплата за жестокость», гравюра 1750 года. Хоггартом показана типичная сцена публичного вскрытия тела повешенного преступника (с его шеи так и не снята петля) в помещении Лондонского Королевского Хирургического Колледжа. В нишах висят скелеты казненных и анатомированных в Колледже разбойников Джеймса Филда и Мак-Лина. Скелеты эти до сих пор выставлены в музее Лондонского Королевского Общества Хирургов.