Елена Хисамова - Ужасное наследство

Отец так и не смог примириться со смертью матери. Через месяц он повесился на скотном дворе, не оставив прощальной записки. Хотя я думаю – без Марии и здесь не обошлось. При скептическом отношении к богу и всему мистическому и непонятному, отец твёрдо стоял на одном: не человек распоряжается, когда ему жить, а когда умирать. Поэтому в то, что он по собственной воле ушёл из жизни, я не поверил и не верю до сих пор.

Я проводил много времени в больнице, так как штат врачей был невелик. Жена оставалась наедине с дочерью и её диким соглядатаем, и вскоре я заметил, что с ней творится неладное. Я заговорил о том, что её необходимо обследовать, уговаривал съездить в областной центр, в клинику. Анна только грустно улыбалась и находила множество причин, чтобы отложить поездку. Она начала терять вес, восковая бледность покрыла лицо жены. И она совершенно перестала спать. Узнал я об этом случайно, встав как-то ночью за естественной надобностью. Анна, с безумным лицом, сидела на кровати, с подтянутыми к груди ногами и вцепившись в какую-то книгу. Она не отрывала глаз от дверного проёма. Я зажёг прикроватный светильник, с трудом разжал сведённые судорогой пальцы жены и отобрал книгу. Это был Новый завет. Я открыл его на заложенной странице, и в глаза мне сразу бросились строки:

« И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя».

Летнее тепло резко сменилось на осеннее ненастье. Обещанное метеорологами, бабье лето заблудилось в неведомых далях, так и не добравшись до заповедника. Деревья под тяжёлыми, беременными дождевой хмарью тучами стояли темным мрачным монолитом. Серые дни, чёрные ночи. Безысходность витала в воздухе.

Мария целыми днями пропадала в лесу со своим диким четвероногим компаньоном, не считая нужным сообщать о возвращении и уходе. Она не спала дома, не ела домашнюю пищу. Поначалу я успокаивал себя, что в заповеднике изобилие ягод, орехов и грибов, а в небольшой мелкой, но чистой речушке можно из-под камней руками наловить раков, а если повезёт, то и поймать скользкого налима. С приближением холодов я всё чаще задавал себе вопрос: «Чем или кем питается моя дочь?» Да и бродить под нудным стылым дождём часами невозможно. Значит, существовало убежище, схрон от непогоды и случайных непрошеных гостей.

Зима не торопилась свергнуть с трона осень. Чаща, ощетинившись голыми, корявыми в наготе ветвями, наводила тоску и сюрреалистический ужас. Дни укорачивались, сморщивались до нескольких часов зыбкого света. Казалось, что за рассветом сразу наступал закат. И в бесснежии чернота поглощала все полутона и оттенки.

Жители окрестных сёл были встревожены не на шутку. Неуловимый убийца совсем распоясался. Не проходило ни одного дня, чтобы мифическая тварь - чупакабра не поживилась кровью домашних животных. Кроме того, она принялась и за крупную скотину. Мне стало известно о нескольких случаях нападения на коров. Единственное, что не изменилось – её отличие от хищников. Тварь по-прежнему полностью обескровливала жертву, не интересуясь мясом.

Поведение Анны настораживало и беспокоило меня всё сильнее. Она вздрагивала от любого шороха. Замирала на полуслове, словно прислушиваясь к звукам, доступным только ей. Когда я пытался отвлечь жену, она прикладывала к губам указательный палец, шикала на меня, а у самой в глазах плескался откровенный ужас. Сколько бы я ни допытывался, что ей слышится, она не рассказывала.

А потом у жены начались галлюцинации. В зеркальных поверхностях ей чудились мерзкие чудовища и отвратительные лица чужеродных созданий, зовущих её к себе. Анна изуродовала всю полированную мебель с помощью пемзы и грубой наждачной бумаги, которую отыскала среди отцовских столярных инструментов. Она завесила простынями большие зеркала, а маленькие закопала возле выгребной ямы. Шторы на окнах оставались постоянно задёрнутыми, а стёкла заляпаны грязными разводами. Когда я возвращался из больницы, Анна неизменно сидела в старом кресле, сжавшись в комок, и прятала лицо в колени, а кисти рук в длинные рукава кофты. Я заговаривал с ней, но она молчала и вслушивалась в нечто неслышимое мне, по-птичьи наклоняя голову к плечам. От моих попыток дать успокоительные лекарства или снотворное Анна всячески уклонялась. Я не понимал, как ей удавалось распознать питьё с подмешанным препаратом, но она ни разу не выпила снадобье, способное усыпить её.

Переживания за Анну отодвинули на второй план мысли о Марии. Но всё же, в редкие случайные встречи, я мог заметить, какие изменения произошли с девочкой за четыре месяца. Она вытянулась и окрепла физически. К моему удивлению, фигура Марии более походила на девичью, нежели на формы ребёнка. У неё выросли небольшие грудки с острыми, призывно торчащими сосками. Они чётко выпирали из-под туго обтягивающей её кофточки, которая недавно была абсолютно свободной. И хотя лицо её оставалось детским, взгляд поражал несоизмеримой силой и знанием. Словно она видела тебя насквозь, знала твои мысли и желания, тайные слабости и пороки. Заглянув ей в глаза, хотелось не отрываться от их глубины, затягивающей в водоворот безумия.

Вскоре я выявил закономерность: стоило Марии ступить на порог, и состояние жены усугублялось, а страхи и странности в поведении увеличивались. И тогда у меня зародилась мысль, что это взаимосвязано. Я уже рассказал о странных событиях, предшествующих зачатью Анны, о некоторых паранормальных способностях, которые проявлялись изредка у неё, и, возможно, ввёл вас в заблуждение, дав повод подумать о её колдовской сути. Нет, Анна не была рождена колдуньей. Она носила в себе определённую мистическую силу, но та предназначалась для достижения иной цели. Моя жена была рождена, чтобы её эмоции и чувства, по большей части негативные – страх или боль, питали и делали сильнее с каждым днём силы зла. Она была не обычной едой для потустороннего паразита. Её рассудок он смаковал изысканно и извращённо. И этим паразитом была Мария.

От давней столичной жизни у нас с женой остались неплохие сбережения. К тому же, покойная мать слыла известной мастерицей в консервации овощей и фруктов с огорода, лесных ягод и грибов, а так же собственноручно закатанной тушёнки из дичи, добытой отцом в сезон охоты. И при жизни наделала большие запасы. Да и кое-какая живность копошилась во дворе, снабжая бесперебойно молоком и яйцами. Так что от голода нам умереть не грозило.

Мне пришлось прервать практику в поселковой больнице и попросить расчёт. Оставлять Анну в доме одну по-настоящему угнетало меня. От заторможенного просиживания в кресле она перешла к действиям, причиняя боль самой себе. Ногти на руках жена обгрызла до мяса, но не остановилась на этом, а продолжала уничтожать их дальше. Ни с того, ни с сего обрезала длинные пушистые локоны, уверяя меня, что не помнит когда и как это сделала, и куда потом дела волосы. А потом Анна начала истязать себя. Первые порезы, неглубокие, как царапины, я заметил у неё на руках. Со временем они стали длиннее и глубже, появились на груди, боках и бёдрах. Я собрал и запер в кладовке все режущие и колющие предметы, которые нашёл в доме. Но это не помогло. Кровоточащими огрызками ногтей Анюта ковыряла кожу. Ни увещевания, ни ругань не останавливали её. Жена плакала, показывала мне истерзанную плоть и горячечно шептала: «Вот они, Андрюша. Разве ты не видишь? Их надо вытащить! Они растут! Они поедают меня заживо! Я же не умерла? Помоги мне избавиться от них, умоляю тебя!» Но я не видел то, что чудилось ей: червей, копошащихся под кожей – опарышей.