Елена Хисамова - Мистика и реальность.

Первые минуты узнавания в потёртых жизнью, полысевших и раздобревших особах прежних мальчиков и девочек, были наполнены некоторой неловкостью и смущением. Но примерно через полчаса Аркаша уже не замечал круглой лысины и пивного живота Витальки Звягинцева и морщинок первой красавицы класса Лидочки Емельяновой. После нескольких бутылок сухого кипрского вина, атмосфера за столом установилась непринуждённая и приятная. Да и ресторанчик был хорош. В коричневых и светло бежевых тонах окрашенные стены, на которых мягко подсвечивались цветные стеклянные псевдо витражи. Мебель деревянная и массивная, и горящие свечи на столах. По одной из стен сбегал тихо журчащий искусственный водопад. Огромный гриль располагался в самом большом зале, и запах, готовящихся на открытом огне, мяса и овощей добавлял нотку уюта и тепла в интерьер заведения.

Аркадий опьянел от вина и вкусной еды, он таял от невнятного удовольствия, как шарик крем-брюле в креманке, стоявшей перед ним на столе в конце вечеринки. На выходе, когда все бестолково толпились в дверях, прощаясь и клянясь друг другу не пропадать надолго, он встретился глазами с яркой холёной брюнеткой лет двадцати пяти, застёгивающей коротенькое белое пальто. Аркадию на секунду показалось странным, что такая красавица одна, но тут же мысли поплыли, попав под её невероятное очарование. Словно под гипнозом, вышел за ней следом, они сели в такси и только там им были произнесены первые слова в ответ на вопрос «Куда едем, котик?» В квартиру девица вошла уверенно, по- хозяйски обошла обе небольшие комнатушки, попутно открыв настежь окна и впустив в дом порывы уже по-весеннему дурманящего воздуха. Затем подошла к ошарашенному мужчине и, томно прикрыв глаза с огромными, вероятно, накладными ресницами, проворковала: «Я в ванную. Готовься, котик!»

Он бестолково суетился по комнате, распихивая по местам, разбросанные сборами жены вещи, сдёрнул покрывало с супружеского ложа, принёс два фужера для вина и открыл бутылку божоле нуво. Красотка впорхнула в комнату нагая, как Афродита, и капельки воды на её теле сверкали и переливались в приглушённом свете ночника. Такого животного желания Аркаша не испытывал ни разу в жизни. Он боялся опозориться перед ней, как мальчишка, от одного прикосновения взорваться и истечь наслаждением. А та, словно не замечая его состояния, дразнящей походкой, подошла, взяла бутылку, поднеся ближе, посмотрела этикетку и протяжно пропела: «Фу, кислятина…Котик, принеси конфет».

Ему не довелось даже коснуться бархатной кожи, попробовать мягкость пухлых, надутых, как у обиженного ребёнка губ. Последнее, что помнил Аркаша, большой глоток терпкого вина. И темнота.

Он очнулся вечером следующего дня на загаженной постели голый, как огромный резиновый пупс с ярко розовым бантом, повязанным на причинное место. Вероятно, девица обожала бандитскую романтику, и этот жест был её индивидуальной визитной карточкой. Квартиру обобрали дочиста, вынеся одежду, технику, украшения и деньги. Дверь в жилище была слегка приоткрыта, но никто из соседей не обратил на это внимания, что обрадовало и огорчило Аркашу одновременно. Обрадовало тем, что посторонние не застали его в столь унизительном и глупом виде, и теперь историю ограбления можно переиначить на собственный лад. А огорчило, что если, упаси Господь, отравительница ошиблась бы с дозой, лежать ему трупом несколько суток до приезда жены.

Заведённое милицией дело стало очередным висяком. Постепенно жизнь вошла в привычную колею, но Аркадию часто снились тягуче невнятные эротические сны, от которых он просыпался с отчаянным сердцебиением и весь в поту.

Прошло два года. Старший брат Галы, успешный и довольно известный финансист, задумал в очередной раз, Аркадий уже сбился со счёта который, жениться. Свадьбу гуляли широко, приглашённых собралось человек пятьсот. Молодые встречали гостей у входа в огромный зал ресторана. Аркадий, ещё не увидев лица невесты, подспудно почувствовал, что знаком с ней. Шурин, улыбаясь во весь рот белоснежными искусственными зубами, нежно потянул к себе новобрачную, занятую разговором с подружкой невесты. Та протянула: «Да, котик…» и развернулась к ним.

Это была она. С узнаванием на Аркашу рухнула камнем резкая головная боль, тик вернулся, и он тут же подмигнул глазом. Она очаровательно улыбнулась, хитро подмигнула в ответ и, умильно растягивая слова, произнесла: «Котик, мы теперь родственники?»

Лиза была замужем второй раз. Первый брак получился детским и несерьёзным, однако, оставил ей очень серьёзную дочь Варвару. Она и не думала о второй попытке. Жила, припеваючи, сама себе «и швец, и жнец, и на дуде игрец». От кавалеров отбоя не было. Только все они ненадёжные, мотыльки – однодневки, крыльями побили, к ночи глянешь – нет ни одного. Зато друг у неё появился – парнишка молодой. Армию отслужить успел, только демобилизовался, к ним в цех пришёл работать. Они с Лизой сильно подружились. Делились своими проблемами. О личном поболтать не стеснялись. Да, и если помощь по дому нужна была, Лизка всегда могла на него рассчитывать. Только не рассчитывала, что мужем он её станет.

Лиза и не задумывалась – любовь это или нет. Любовь её, первая, пьяная всё время болтается, и алименты платить не спешит. Другого уже хотелось – надёжности и родства душ. И с ним – другом бывшим, а теперь мужем настоящим, она именно это и чувствовала. Конечно, разница в возрасте точила червоточины в Лизкиной душе. Шесть лет – это вам не год и не два. Но муж смеялся и говорил, что красивее и желаннее её на всём белом свете нет. Лиза на время успокаивалась, но потом всё-равно червячок сомнения высовывал голову.

Лиза никогда не думала, что красивая. Она себя и привлекательной-то с трудом бы назвала. С раннего возраста Лизавета Шмелёва являла собой сборище всевозможных комплексов и сомнений. В школе она была самая полная из девчонок, да вдобавок к этому носила на круглом лице большие очки в толстой роговой оправе. От постоянного волнения и желания выглядеть как можно лучше, Лиза сильно потела, и к концу недели на ненавистном коричневом школьном платье под мышками белели просоленные следы. Мальчики в классе никогда не звали её в кино или просто прогуляться по улице. Зато обожали дёргать за длинные косы, лупить портфелем по спине и дразнить «жиртресом» и «жужелицей». Косы, кстати, Лизка тоже ненавидела, потому что сама расчёсывать их по утрам ленилась. Пригладит расчёской сверху, заплетёт кое-как и бегом в школу. К концу недели на голове образовывались непролазные дебри из колтунов, которые после субботнего мытья волос мать безжалостно драла расчёской, да не одной. Зубья дешёвых пластмассовых изделий не могли пробить себе дорогу в лабиринте не прочёсанной гривы. Лизка верещала, но мать неумолимо раздирала колтуны и затрещины отпускала, чтоб впредь следила лучше. Затрещины помогали плохо, всё повторялось неделя за неделей. Пока, наконец, мать не согласилась отвести её в парикмахерскую. В те годы была жутко модной причёска «под Мирей Матье», которая, к слову, Лизке очень шла. Когда она утром вошла в класс, её сначала даже не узнали. А вытиравший доску Петька Мухин замер на месте с открытым ртом.