Мария Бережная - Дом без номера

– А когда мама с папой подходят к вашему окну, они тоже видят зиму? – осторожно спросил Генрих.

– Да. Поэтому сегодня нас слишком тепло одели, – ответили девочки и, шумно попрощавшись, оставили Генриха наедине с его загадкой.

Вернее, уже отгадкой. Получается, что окна – отражение души и желаний хозяина.

Интересно, а что там видит она ?

Грустные мысли снова заполнили голову.

Генрих закурил трубку. Привычно скрипнула дверь, и в гостиной появился Черный Господин. Он теперь всегда, прежде чем возникнуть в комнате, тактично скрипел дверью, чтобы не помешать живым. Последнее время призрак приходил, когда Генрих начинал раскуривать трубку, и оставался, пока аромат табака витал в воздухе.

Сегодня призрак был так же молчалив, как обычно. С тех пор, как он бросил читать вслух свои жуткие стихи и в его после-жизни появилась Белая Дама, Черный Господин перестал говорить. Видимо, им с Дамой невероятно уютно вдвоем, там – в их молчании.

– Да. Ты прав, мой друг: я отчаянно трушу. Никогда не трусил, а сейчас, не поверишь, даже поджилки трясутся… Вот ведь старый олух!

Господин кривовато улыбнулся. Собеседник из него так себе. Обычно он смотрел на говорящего в упор, прожигая насквозь взглядом черных глаз. «Как душу поджаривает», – описала как-то его взгляд Прядильщица, Вязальщица и Вышивальщица. Иногда призрак смотрел на человека вскользь, взглядом рассеянного гения. Он и стал бы гением, но увы – умер и оказался лишь одним из обитателей Дома. Только когда рядом появлялась Белая Дама, лицо Господина смягчалось.

Он вдруг усмехнулся, порывисто встал и сочувственно, словно был в курсе грустных мыслей полковника, похлопал того по плечу. А там, где он сидел, на подоконнике осталась лежать невероятно прекрасная фиолетовая роза. Видимо, таким образом призрак давал понять, что одобряет решение Генриха.

Полковник осторожно взял цветок в руки.

– Двум смертям не бывать, одной не миновать! – подбодрил он себя и вышел из квартиры.

Ему нужно было подняться всего на один этаж, но каждая ступенька казалась ему персональной Голгофой.

Генрих панически боялся потерять ее , изменив что-то в своей и ее жизни. Боялся, что она перестанет доверять ему и так же нежно и чуть покровительственно улыбаться.

А если она …? Хватит «если»!

Генрих решительно подошел к двери.

Поправил свитер.

Взъерошил волосы и осторожно постучал.

– Входите! – пропел любимый голос.

Из квартиры Мими, прежде чем полковник успел сделать шаг внутрь, царственно выплыла Белая Дама и ободряюще кивнула ему. Генрих проводил фигуру взглядом, а когда обернулся, его плеч коснулись две теплые ладони.

Мими, по мнению Генриха, умела улыбаться так, что можно забыть обо всем на свете. Поэтому он даже хотел записать на ладони цель своего визита.

Но ему это не понадобилось.

Через некоторое время из квартиры Мими вышел уже не просто «старый вояка Генрих». Вышел счастливый жених – человек, с плеч которого свалился огромный груз, и теперь он прикладывал все усилия, чтобы не взмыть к потолку, как огромный радостный воздушный шар. Или дирижабль? Он же все-таки солидный мужчина, полковник, – не пристало ему парить в воздухе, как всякие там воздушные шарики!

Билли появился в Доме сам. И привел Агату. Они были настолько гармоничной парой, что казалось, будто порознь их никогда и не существовало.

Они принесли с собой разноцветные осенние листья, терпкий виноград, немного ветра, песка и идеально вписались в кофейно-шоколадную идиллию Дома.

А еще Билли научил жителей Дома по-настоящему слышать музыку. Ощущать ее всем сердцем, душой, телом – так, чтобы кончики пальцев зудели от желания прикоснуться к музыкальному инструменту; так, чтобы сводило скулы и одновременно хотелось плакать и смеяться…

Но всё это общие слова.

На самом деле Билли писал блюзы, а остальное для них с Агатой неважно.

Я всегда был очень послушным ребенком. Родители говорили мне, что делать, я кивал – и делал всё по-своему.

В результате все оставались довольны: родители были уверены в моей послушности, а я спокойно занимался своим делом – писал блюзы, рождающиеся под солнечным сплетением. Только там: сердце, душа и мозг тут ни при чем. Настоящий блюз рождается глубоко в груди, под солнечным сплетением, и ворочается там горячим комком до поры до времени – ждет своего выхода. Правильных слов.

Когда я вырос и вроде бы пришло время снять отдельное жилье, заболел мой отец. Мать одна не справлялась.

Маме я бы поставил памятник. Она и до этого терпела все папашины выходки: поздние гулянки, работу по ночам, возвращения с концертов с друзьями в очень нетрезвом состоянии… Сам я почти вымерший вид – трезвый блюзмен. Мне достаточно музыки.

Потом отец поправился и ушел от мамы, и она опять одна не справлялась… История была долгой и вязла в зубах, как кусок теплого гудрона.

Я остался дома. Я по-прежнему делал вид, что слушаюсь, а мама по-прежнему делала вид, что верит.

Когда мне хотелось спокойно поработать, подумать или побыть одному, я шел на крышу.

В Петербурге крыши домов – отдельная история, отдельная жизнь и территория. Часто я видел таких же любителей неба, как я, и даже нашел себе подружку. Черноволосая девушка в нелепых, смешных балахонах часто выходила на соседнюю, самую близкую ко мне крышу. Мы кивали друг другу и продолжали заниматься каждый своим делом. Смотрели в небо и молчали – это было нашим основным занятием.

Так что можно с чистой совестью сказать, что у нас общее хобби.

К слову, у моей матушки хобби тоже имелось – она всё время пыталась меня женить. Но это нормально, согласитесь. В мечтах она уже нянчила моих детей, а я… Я и моя предполагаемая жена в мечтах матушки отсутствовали. Видимо, мы в этот момент находились на работе.

Сидя на кухне, она в очередной раз печально сказала мне:

– Сынок, я хочу внуков.

– Да, мама.

– Что значит «да, мама»?

– Ты хочешь внуков.

– Ты должен жениться!

– Да.

– В этом году!

– Да.

– У тети Фаи Александр уже женат.

– Дважды.

Мама ушла в комнату, где ее ждали тетя Фая, тетя Рая и моя бабуля. Стратегический совет. Сенат и Высший Синод. Под разное настроение я называл их по-разному. Иногда даже «верхушкой Рейха», когда мама с тетушками особенно усердствовали.

Но сегодня, наверное, что-то совпало с моим настроением, блюзом, который всё настойчивее стучался в солнечное сплетение, ища выхода.

Я отложил альбом. Вышел на крышу, вдохнул вечернего воздуха и, перешагнув через разделяющий нас узенький парапет, подошел к подруге. Я имел право так ее называть.