Джеймс Херберт - Туман

Жители Борнмута и отдыхающие покинули дома, гостиницы и пансионаты, заполнили улицы и многотысячной толпой отправились на пляж к морю. Вчера туман испортил им отдых, сегодня он отбирал у них жизнь. Люди шли топиться, словно крысы, завороженные флейтой глиммингенского крысолова. Тот, кто по какой-то причине не мог выйти из дома, убивал себя иным способом. Из-за того что вся прибрежная полоса была покрыта мертвыми телами, сотни людей не смогли пробиться к воде, и спасательным командам, посланным в Борнмут, стоило большого труда увести их с пляжа.

Из-за сильного ветра или слишком холодной воды туман переместился с моря на сушу. Казалось, он что-то ищет или хочет скрыться с места катастрофы, причиной которой он был.

Стараясь шуметь как можно меньше, Холмен вошел в дом Симмонсов. Там было темно.

— А не лучше было бы позвонить и разбудить их? — раздался сзади голос инспектора Берроу.

— Нет, — прошептал Джон.

— Но почему, черт возьми?

— Не знаю. Просто мне эта идея не нравится.

— Ладно. Но вы, надеюсь, понимаете, что проникли в чужой дом, не имея на это никакого права?

— Можете подождать за дверью, если хотите, — прошипел в ответ раздраженный Холмен.

— Нет, приятель, я с вас глаз не спущу.

— Тогда не шумите и идите за мной.

— Сейчас я шуметь не буду, но потом...

Джон молча отвернулся. Его бесила заносчивость Берроу. Холмен направился в гостиную и открыл дверь. Никого. Минуя холл, он подошел к кабинету Симмонса и, когда поворачивал дверную ручку, услышал какой-то приглушенный звук, но торопливый шепот инспектора отвлек его внимание:

— В комнате наверху горит свет!

Берроу уже поднимался по лестнице. Шагая через две ступеньки, Холмен устремился за ним.

— Там спальня ее отца, — пояснил он, догнав инспектора.

— Ну и глупые же физиономии будут у нас, когда окажется, что старик преспокойно собирается на работу, — съязвил полицейский.

— Лучше глупая физиономия, чем нож в горле.

— Ну и подружку вы себе нашли!

— Говорю вам, она не в себе и не может отвечать за свои поступки.

— У кого-то из нас, бесспорно, что-то с головой, — фыркнул Берроу.

Джон нахмурился:

— Вы все еще не верите мне?

— Послушайте, приятель, Рефорд приказал мне помогать вам, а это не значит, что я должен вам верить.

— Вы воплощенная любезность, Берроу, — мрачно улыбнулся Холмен. — Но раз вам приказано, помогайте.

Инспектор кипел от злости. Джон отвернулся от него, поднялся на верхнюю ступеньку и прислушался. Берроу присоединился к нему, и они бесшумно подкрались к двери, сквозь которую пробивалась тоненькая полоска света.

Невольно затаив дыхание, Холмен медленно повернул ручку. Дверь открылась.

Их глаза быстро привыкли к свету маленькой настольной лампы. В кровати лежал человек. Можно было разглядеть только его голову и устремленный в потолок взгляд. Его смертельно бледное лицо осунулось.

— Симмонс! — воскликнул Джон и подбежал к кровати. Подтвердились самые худшие опасения Холмена. Старик медленно перевел взгляд на Джона, его бледные губы зашевелились, словно он хотел что-то сказать.

Инспектор Берроу наклонился к Симмонсу:

— Что случилось, сэр? Вы ранены?

На какое-то мгновение старик задержался взглядом на инспекторе, но потом снова уставился на Холмена.

— В-вы довели ее до этого, — простонал Симмонс, — вы з-заставили ее сделать это.

Потрясенный, Джон не мог вымолвить ни слова. Неужели это его вина? Он опустился на колени.

— Где Кейси... Кристин?

— Почему, почему она это сделала? — еле слышно проговорил старик, указывая взглядом на живот.

Берроу отбросил одеяло. О ужас! Из живота Симмонса торчали ножницы, пижама и простыни были залиты кровью.

— Боже мой! — прошептал инспектор. — Прикажу Дженнингсу, чтобы вызвал «скорую». Может, еще удастся спасти его, если поторопимся. Суньте ему под голову подушку, чтобы он не захлебнулся кровью.

Берроу вышел из спальни и, перепрыгивая через несколько ступенек, сбежал по лестнице.

Джон прикрыл рану окровавленной простыней. Он очень страдал, но не от вида раны, а от мысли, что нанесла ее Кейси. Заметив, что старик пытается что-то сказать, Холмен наклонился к нему. Было очень трудно разобрать слабый шепот раненого:

— 3-зачем она это сделала? Она же знала, как я люблю ее.

— У нее помутился рассудок, — ответил Джон, стараясь говорить как можно мягче, словно его голос мог еще сильнее ранить старика, — она... Какой-то ядовитый газ свел ее с ума.

Сначала Симмонс ничего не понял, но постепенно до него дошло, что дочь пыталась убить его только из-за того, что она больна... Не из ненависти. Для его ослабевшего сознания этого было достаточно. Старик снова заговорил:

— Я забрал ее из больницы. Мне рассказали, что вы с ней сделали. — Выражение ярости, промелькнувшее было на его лице, сменилось гримасой боли.

— Я ничего с ней не сделал, — ответил Джон. — Во всем виноват туман.

— Я... я привез ее домой. Она была какая-то заторможенная и все время держалась за голову, как будто старалась унять боль. Врачи не отпускали ее, но я знал, что ей лучше уехать со мной. Я уложил ее в постель, попробовал заговорить с ней, но она, казалось, не слышала меня. Я говорил ей то, о чем никогда раньше не заговаривал, но она не слышала меня.

Старик начал давиться от кашля. Холмен испугался, что кровь подступает к горлу, и поспешил приподнять ему голову, чтобы предотвратить удушье.

— Я любил ее, — продолжал Симмонс, тяжело дыша и сдерживая кашель, — может быть, слишком сильно любил.

Джон ничего не ответил.

— И сегодня вечером я рассказал ей то, о чем до сих пор молчал.

— Не говорите больше. Берегите силы.

Холмен почти не слушал старика, так как заметил, что сквозь простыню просочилась новая кровь.

— Нет, я должен рассказать вам, Холмен. Вы имеете право знать... Ведь вы тоже любите ее.

Симмонс потянулся к ножницам, но его руки бессильно упали на одеяло.

— Я... я ей не отец, Холмен. Эта сука, ее мать, призналась перед разводом, от кого у нее ребенок. Но мне было все равно. Я слишком любил девочку, сделал все возможное, чтобы не отдать ее матери. Она не могла заявить на суде, что Кристин не моя, не могла уличить себя в неверности. Она была слишком жадна и расчетлива для этого.

Едва уловимая злобная улыбка промелькнула на лице старика. Теперь Джон понял все: Симмонс считает Кристин своей дочерью, но знает, что это не так, и постепенно в его чувстве к ней появилось нечто, о чем девушка не подозревала, а сам Холмен мог только догадываться. Это было отвратительно, даже несмотря на отсутствие кровного родства. Джон почувствовал отвращение к этому жалкому старикашке.

— Я все рассказал ей сегодня вечером... поэтому она так поступила со мной.