Джим Батчер - Холодные деньки

Эрлкинг издал ободряющий крик, который подхватили остальные всадники, в то время как хвост их колонны миновал баржу. Как только атаковал последний всадник, столб сверхъестественного зеленого огня поднялся из светящихся краев искромсанного стального корпуса, и со стоном напряженных швов корпуса баржа начала сильно крениться набок - на правый борт, я думаю. Вода ринулась внутрь через отверстие, проделанное Дикой Охотой.

Кэррин уже совершила поворот рычащего Харлея, что позволило нам увидеть, как начала тонуть палуба. Умно. Она просчитывала все на шаг впереди меня. Я ясно видел дюжины линий и рисунков нарисованных на палубе баржи, как видел и свечи, ладан и маленькие тушки неподвижных жертв - в основном кроликов, кошек и собак, насколько я смог разглядеть.

Однако ритуалы, независимо от своей формы, всегда проводятся с начертанием круга, явного или наоборот - круг был нужен по крайней мере для того, чтобы сдерживать энергию которую они накапливали с помощью принесенных жертв. Этот был начертан незримо, возможно с помощью ладана или вроде того. Но как только вода нарушила границы круга, он сразу начал распространять сдерживаемую энергию, видимую как множество мерцающих искр, вроде статического электричества, которые проплясали по поверхности воды.

И, всего на секунду, в ночи вокруг все смолкло.

Затем вода начала беспокоиться, разливая снизу все тот же уродливый зеленый свет. Вода внезапно устремилась вверх, вытесняемая чем-то движущимся под ее поверхностью, а затем из глубин вырвался Акулья Морда. Его уродливый лоскутный плащ развернулся вокруг него на манер кучи похожих на щупальца отростков. Он повернул свое безглазое лицо ко мне - именно ко мне, а не к Кэррин или к Эрлкингу - и издал такой громкий яростный крик, что вода на расстоянии пятьдесяти футов во всех направлениях завибрировала и заколыхалась в ритм с этим криком.

И гримаса чистой, жестокой, ослепляющей, тошнотворной боли исказила лицо озера Мичиган.

Внезапно я понял, что я уже не на заднем сидении Мерфиного Харлея. Я висел в воздухе, и меня сотрясала агония.

Я открыл глаза и лихорадочно огляделся вокруг себя. Бесплодная, покрытая льдом почва. Холодное серое небо. Мои ноги и руки вытянуты в форме креста, и лед насыщенного лазурного цвета приковал их, по моим ощущениям, к старому сучковатому дереву. Мышцы и связки по всему телу дрожали от напряжения. Само биение сердца было для меня мукой. Мое лицо пылало, открытое холоду такому суровому, что даже я его чувствовал.

Я попытался закричать, но не смог. Вместо крика я издал тихий булькающий стон и выкашлял кровь в морозный воздух.

— Ты знал, что это случится, – произнес голос, и что-то в моем теле, что-то примитивное, стихийное, чему было наплевать на то, сколько она еще будет меня мучить, отозвалось на него. — Знал, что этот день настанет. Я та, кто я есть. Как и ты.

Мэб вступила в поле моего зрения. Сил моих едва хватало на то, чтобы удерживать на ней взгляд.

— Ты видел, что случилось с последним Рыцарем, – произнесла она, неспешным шагом подступая ко мне. Я не хотел доставлять ей подобного удовольствия, но все же не смог сдержаться, невольно издал тихий крик и предпринял безуспешную попытку пошевелиться или освободиться. Заметив это, она сверкнула глазами.

— Сила была дана тебе с определенной целью, и цель эта достигнута.

Она медленно повернула руку и продемонстрировала мне небольшой металлический шип — слишком длинный для иглы, слишком маленький для гвоздя. Она с улыбкой приблизилась ко мне, поигрывая остроконечной гравировальной иглой.

Ее пальцы прошлись по моей груди и ребрам, и я содрогнулся. Она высечет слово "слабый" по всему моему телу. Разными письменами, на сотнях языков, врезая его в мою плоть, ладони, подошвы ступней милями шрамов.

Я хотел, чтобы этому пришел конец. Хотел, чтобы она меня убила.

Она склонилась к моему лицу.

— Сегодня, – выдохнула она, – мы начнем с зубов.

Меня окутал холод, и вода, вопреки моей воле, наполнила мой рот, просочившись сквозь потрескавшиеся губы. Еще больше ее попало через ноздри и глотку. Замерзнув, она постепенно вынудила меня раздвинуть челюсти. Мэб наклонилась еще ближе, подняв иглу, и я уловил слабый душок окисления, когда орудие начало скрести по моим резцам.

Окисление. Запах ржавчины.

Ржавчина значила железо, к которому никто из фэйре, за исключением Матери Зимы, прикоснуться не мог.

На самом деле всего этого не было. Все это — боль, дерево, лед — ложь.

И все же я их чувствовал. Точнее, чувствовал то, что стояло за ними, что-то чуждое, не имевшее ко мне отношения, внушало мне чувство боли, беспомощности, давящего свинцовой тяжестью страха, горькой злости отчаяния. Такого проникновения в разум я еще не видел. Те, что мне доводилось испытывать раньше, были лишь жалкой тенью в сравнении с этим.

"Нет" - подумал я.

"Нгкххх" - удалось мне простонать.

И глубоко вдохнул. Не так закончится моя жизнь. Это лишь иллюзия. Я был Гарри Дрезденом, чародеем Белого Совета, Зимним Рыцарем. Я боролся с демонами и монстрами, побеждал падших ангелов и оборотней, противостоял чернокнижникам и жутким безымянным тварям. Я сражался на земле и в воздухе, в небесах над моим городом, в древних развалинах и областях нематериального, о которых большинство людей и помыслить не могли. Я носил шрамы, которые заработал во множестве битв, мои враги были монстрами из ночных кошмаров, и по моей воле темная империя пала ради спасения одной маленькой девочки.

Провалиться мне на этом месте, если я позволю какому-то никчемному Иному играть в игры с моим разумом.

Сначала слова. Почти все, мать его, начинается со слов.

Я выдохнул:

— Я, – внезапно мой рот очистился ото льда.

— Я – Гарри… – просипел я, и боль удвоилась.

И тут я расхохотался. Как будто какой-то урод, неспособный на любовь, мог что-либо поведать мне о боли.

— Я – Гарри Блэкстоун Копперфильд Дрезден!, – взревел я.

Лед и дерево сотряслись. Со звуком взорвавшегося артиллерийского снаряда треснул оледеневший камень, и вокруг меня начала распространяться паутина маленьких трещин. Образ Мэб отбросило от меня, и он, подобно разбитому вдребезги витражу, взорвался тысячей прозрачных осколков. Холод, боль и ужас покинули меня, словно огромному и голодному зверю вдруг заехали по носу.

Иные любят проникать в чужой разум. С учетом того, что в мой разум проникли через две секунды после того, как Акулья Морда показался на поверхности воды, было весьма очевидно, кто за этим стоял. Но ничего. В качестве поля битвы пластиножаберный выбрал разум. Да будет так. Голова моя, мои и правила.

Я воздел правую руку к морозному небу и гневно, без слов, закричал. В бурлящих небесах вспыхнула алая молния. Она врезалась в мою руку, а затем ушла в землю. Замерзшая грязь брызнула во все стороны, и когда она осела, в руках я держал испещренный рунами и символами посох высотой с меня и толщиной, как сомкнутые в кольцо большой и указательный палец.