Мишель Цинк - Хранительница врат

Я знаю, что сейчас это неуместно, но все равно невольно возмущаюсь. Не я ли месяцами оттачивала свои умения?

— Пусть я и не так сведуща во всем этом, как ты, но все же я достаточно развивала свои способности последние несколько месяцев.

Он наклоняет голову.

— Но ты же занималась не самостоятельно. Верно?

Сперва я не понимаю, к чему он клонит, но затем приходит осознание, а вместе с ним и ужас.

— Соня! Я занималась с Соней. — Я отчаянно трясу головой, как будто, отрицая его слова, могу тем самым лишить их смысл силы. — Но с ней было все хорошо. С ней было все хорошо, пока мы не въехали в лес.

Димитрий заправляет мне за ухо прядку волос, слипшихся и жестких от соленой воды.

— Точно? — Он глубоко вздыхает. — Лия, падшие души не могли овладеть Соней за одну ночь. Они действовали постепенно, исподволь.

Я снова поворачиваюсь, опираюсь спиной о его грудь. Не хочу, чтобы он видел ту смесь грусти, гнева и неверия, которая отражается сейчас у меня на лице.

— Думаешь, Соня уже давно под властью падших душ?

Это не вопрос, но Димитрий все равно отвечает.

— Наверное. А ты как считаешь? Скорее всего, ее союз с призрачным воинством начался с легкого вмешательства. Возможно даже, они притворялись кем-то иным.

— Но ты же не хочешь сказать, что… — У меня нет сил закончить фразу.

Димитрий делает это за меня.

— Это означает, что Соня не помогла тебе полностью овладеть твоими силами — случайно или по злому умыслу. — Он пожимает плечами. — Например, известно ли тебе, что ты тоже Заклинательница, как и твоя сестра? Со временем ты этому научишься, даже не сомневайся. И сдается мне, Соня прекрасно это знала.

Мне не хватает сил встретиться с ним глазами, хотя, наверное, я не так уж и удивлена его откровениями. Сама не знаю, чего я стыжусь, — ведь это Соня предала наше дело, не я. Соня предала меня. Я знаю лишь, что была чудовищно наивна.

Теперь все встает на свои места, как бы не больно было это признавать.

Под влиянием падших душ Соня помогала мне развивать мои способности — ровно настолько, чтобы я поверила в свои силы. Поверила, что у меня есть шансы в бою против Самуила — и не желала большего. Поверила бы, что большего и нет. Она так настойчиво требовала, чтобы мы странствовали по Равнинам вместе и только вместе, не потому, что заботилась о моей безопасности, а потому, что хотела знать о каждом моем шаге. А страх, что я переутомлюсь, объяснялся опасениями, что я слишком быстро овладею своими способностями.

Я вспоминаю, как одержимо настаивала она, чтобы я надела медальон — и мне уже все равно, предала ли она меня сознательно или стала жертвой обмана. Слишком ясно теперь, чем это все закончилось.

Меня начинает трясти — не от страха, не от сожаления, а от необузданной ярости. Я не могу смотреть на поникшую фигурку Сони на носу ладьи — боюсь, что не выдержу, брошусь на нее, вышвырну за борт. И никому не позволю спасти.

Мой гнев, моя ярость пугают меня. Я упиваюсь их силой. Как я изменилась. Никогда я не испытывала такой злости. Даже на сестру. Должно быть оттого, что я всегда побаивалась Элис, всегда знала, что ей нельзя доверять — хотя мне понадобилось много лет на то, чтобы признать эту горькую правду, пусть и лишь перед самой собой.

Но Соня… С Соней все было совсем иначе. Ее чистота и невинность заставили меня поверить, что подруга на моей стороне. Поверить, что есть еще надежда разрушить пророчество. Почему-то именно крах этой надежды приводит меня в ярость несравненно больше, чем само предательство.

Димитрий ласково растирает мне плечи.

— Это не она, Лия. Не она. Ты сама это знаешь.

Я молча киваю в ответ.

Мы сидим посреди всепоглощающего тумана, который стал еще гуще со времени моего падения в воду. Все пассажиры ладьи превратились в неясные тени, пятна в тумане. Внезапно лодка прекращает безмолвное скольжение вперед.

Я сажусь прямее.

— Почему мы не движемся?

— Приехали, — говорит Димитрий у меня за спиной.

Я пересаживаюсь на доску, положенную поперек ладьи наподобие сиденья, и пытаюсь различить хоть какие-то очертания вдалеке — но все напрасно. Слишком уж густ туман.

— Мистер Марков, почему мы остановились? — доносится приглушенный голос Луизы.

— Мы прибыли в Алтус, — отвечает Димитрий.

Она оглядывается вокруг.

— Да вам, верно, мерещится. Тут на многие мили вокруг ничего, кроме распроклятого тумана!

То ли от недосыпа мне уже не много надо, то ли я постепенно прихожу в себя — но столь крепкое выражение в ее устах заставляет меня расхохотаться.

Димитрий проводит рукой по лицу — жестом, отражающим то ли его усталость, то ли раздражение от Луизиной непоседливости.

— Поверьте мне, это здесь. Подождите минутку — и увидите, что я имею в виду.

Луиза недоверчиво скрещивает руки на груди, а Эдмунд устремляет взгляд туда, куда смотрит Димитрий. Одна Соня никак не реагирует на остановку — сидит такая же безжизненная и вялая, словно бы ее совершенно не волнует, приплыли мы в Алтус или нет.

Краем глаза я замечаю какое-то движение: одна из фигур в капюшонах разворачивается лицом к воде. Я успеваю заметить, как поднимаются тонкие изящные пальцы, а потом капюшон плаща падает и из-под него рассыпается каскад волос — таких светлых, что кажутся почти платиновыми. Сверкающие волосы струятся по спине стоящей на носу ладьи молодой женщины.

Она воздевает вверх руки. Свободные рукава ниспадают, обнажая молочно-белую кожу, и меня словно сковывают чары. Над ладьей разливается странная тишина.

Даже вода не плещет о борта, а мы все разом затаили дыхание, ожидая, что же будет дальше.

И то, что происходит, достойно ожидания.

Девушка начинает негромко бормотать что-то на языке, которого я никогда раньше не слышала. Он похож на латынь, но я знаю, что это не латынь. Голос проникает сквозь туман, плывет над водой, и произносимые ею слова слышны еще долго после того, как они слетают с ее уст, хотя это не эхо. Нет, что-то иное — приветствие, поклонение. Оно плывет прочь от ладьи, покуда завеса тумана не начинает постепенно приподниматься, и я понимаю: у этого есть не только природные причины.

Вода искрится в солнечных лучах — а ведь еще минуту назад никакого солнца не было и в помине. Небо, только что серое, а подчас и вовсе неразличимое, сверкает над головой, живо напоминая мне осеннее небо Нью-Йорка — глубже и синее, чем в любое иное время года.

У меня вдруг перехватывает дыхание: перед нами возникает прекрасный остров.

Он лучится и переливается над водой прекрасным и безмятежным миражом. Неподалеку от ладьи открывается укромная гавань, над которой начинается пологий склон. Разбросанные по склону дома с такого расстояния толком разглядеть невозможно.